После завтрака разносили лекарства и начинался обход. Проводил его лечащий врач палаты, а раз в месяц все врачи отделения подходили к каждому ребенку и обсуждали дальнейшее лечение. Возле меня задерживались недолго.
– Антон, как у тебя дела?
– Все хорошо.
– Молодец.
После обхода медсестры брались за каталки и развозили детей по «классам», то есть по соответствующим палатам. В каждой палате на стене висела доска. На ней мелом учительница писала задания.
Мою первую учительницу звали Тамара Ивановна. Я даже помню ее фамилию – Коробцева.
Палат было всего пять, поэтому классы объединяли. То есть, первый, второй и третий – все находились в одном месте и на всех одна учительница. Школа работала как настоящая. Только уроки на 10 минут короче, чем в обычной, и большая перемена – 25 минут, чтобы можно было покормить детей «вторым» завтраком и отвезти на процедуры тех, кому они назначены. Все же это было прежде всего медицинское учреждение, и учебный процесс подстраивался под лечение, назначаемое врачами.
* * *
…Я, как правило, учился в той же палате, в которой и лежал. Меня старались не трогать. Да я и не особо давался. Каждое такое перекладывание с кровати на каталку и обратно грозило переломами. Врачи это понимали. Понимали и нянечки с медсестрами – те, кому в основном приходилось мной заниматься. Поэтому обычно меня перевозили прямо на кровати.
Все же перекладывать хотя бы раз в неделю было нужно – нас возили в баню. С каким ужасом я ожидал этого «банного» дня! Ужас мой объяснялся просто – неловкое движение во время поднятия, неуклюжее прижимание мгновенно трансформировались в дикую боль, в перелом и последующее за ним гипсовое мученье, которого я боялся больше самих переломов.
В конце концов я стал их скрывать. Иногда врачам удавалось уличить симулянта, и тогда меня везли в гипсовочную комнату и накладывали белокаменную повязку – все проходило очень болезненно. Врачи пытались сохранить мои руки и ноги без деформаций, которые следовали за каждым переломом и всегда тщательно вправляли травмированные кости. Это было мучительно.
Со временем врачи просто морально устали терзать мое маленькое тело и стали легко «верить» когда я, боясь вправлений, откровенно врал, скрывая очередной перелом. А они следовали один за другим. Мои руки после «подпольных» самостоятельных сращиваний стали сильно искривляться. На ноги я тогда мало обращал внимания. Я знал, что они никогда не пойдут. Как-то мой дед шутливо предложил вообще их ампутировать. Зачем они, если столько переломов? И хотя в шутке деда скрывалась горькая правда, я не согласился – и без того очень короткий. Но руки мне были нужны. Я всегда боялся кого-то о чем-то просить. Страшнее всего чувствовать себя обузой. В санатории меня никогда не кормили, я всегда ел самостоятельно, самостоятельно чистил зубы. Даже сломанной рукой я умудрялся это делать.
Когда я учился во втором санаторном классе, однажды за мной пришла мама.
– Сынок, поедем полечиться?
– Куда?
– В Саратов. Учебу продолжишь там. Может быть, врачи что-нибудь сделают.
Меня выписали домой. Я уже отвык от него – отсутствовал четыре года. Побыв несколько часов в домашней обстановке, на следующий день я покинул его вновь. Мама увезла меня на поезде в Саратов.
Я не знаю, что произошло тогда в действительности. Врачи почему-то взялись меня лечить. Мама подписала документ, обязываясь не иметь претензий к медикам, если во время лечения со мной что-то случится. Она сказала об этом, когда уезжала.
