Кангюй. Три неволи - страница 17

– Поздно детский лепет нести! – вопит в голос разгневанный хозяин дома. – Добрые люди, вы только что сами слышали – этот сумасбродный наглец не только попирает общепринятую добропорядочность в делах, но и намеревается присвоить чужую недвижимость под видом каких-то смехотворных улучшений! Теперь это мой дом? Как это твой? Что за чудовищная наглость! Нет-нет! Этот дом никогда не станет твоим! Это мой дом, только мой! У меня есть документы на владение. Что есть у тебя? Кисточка? Не притязай на чужое! Убирайся, подлец, из моего дома! Расписал он, видите ли, потолок. А кто тебе вообще разрешил уродовать стены чужого арендованного дома? Я тебе не разрешал. Не было таких условий в нашем с тобой письменном соглашении.

– Ограбление среди белого дня происходит! – возражает арендатор.

Магистрат поднимает посох – положенное время спора истекло, оглашает сухим холодным официальным тоном волю буле Александрии. Жрец храма Зевса демонстрирует собравшимся прохожим свиток соглашения об аренде. Зеваки дружно встают на сторону раскрасневшегося, утирающего платком пот, тяжело дышащего Стасиппа. Арендатор повержен «жестокостью закона». Немногим позже начинается принудительное выселение из дома. Хозяин дома удерживает с арендатора и его плачущего семейства «всё имеющееся у должников имущество в счёт погашения накопленного долга и разумного процента по тому долгу». Наполовину расписанный сосуд и кисть выхватываются из рук растерянного художника торжествующим Иалисом. С противным гаркающим хохотом машет кистью перед лицом художника хозяин постоялого двора.

– Не нравится мне этот ядовитый модный цвет. Пугают яркостью ворота, видны с соседнего квартала. Кисточка здесь клиентов принимал, а я здесь намерен покойно жить. Завтра поутру перекрашу ворота в синее. Старое приличное по духу мне милее, – заверяет магистрата в благонадёжности Стасипп, вступает во владение обновлённым домом.

– Алкеста, пробудись! Я вернул наш дом! Хвали меня, дочь! – едва распахнув дверь комнаты постоялого двора, изрекает Стасипп. – Дом наш стал краше. Покрашены стены. Узоры в спальнях пущены с потолка до пола. Мебели прибыло много всякой и разной. Тебе понравятся улучшения. Уютно и дорого выглядит наше жилище. Расписан андрон. Со столичным вкусом наш захолустный дом.

На лице девы появляется любопытство. Алкеста приподнимается с ложа. Откидывает одеяло, садится. Стасипп тут же вкладывает в руки дочери тугой кошель.

– Что это? – рассеянно принимает данное дева, откладывает в сторону кошель, поправляет причёску, смотрит в бронзовое зеркало.

– Ты подкинь! Пусть раздадутся волшебные звуки. Ну же, хорошенько потряси! О, как я люблю их глухое бряцанье! – Стасипп отнимает у дочери зеркало, подпрыгивает с ним на одной ноге, неуклюже изображая ритуальный танец жриц. Поёт басом в закопчённый потолок: – Зачем мне Бактры, когда есть Александрия!

Алкеста нехотя развязывает кошель, высыпает часть его содержимого себе на колени. На свет появляются серебряные драхмы и оболы32.

– Помнишь, говорил тебе, что восстану из пепла? Помнишь? Случилось то моё обещание в самые первые дни горестного путешествия в Александрию.

– Позабыла я тот разговор. Не помню ни первых, ни последующих дней. – Алкеста равнодушно ссыпает монеты обратно в кошель. – И что с того, мой родитель?

– А вот что – только вернулся я в родную Александрию, ха-ха, и сразу деньги добыл! Сразу целых шесть мин серебром полновесным. Легко деньги достались! Взятки никому не давал! Клятвы страшные не приносил у храма. Дельце прибыльное на пустячной болтовне провернул. Своё слово я сдержал. Любит меня этот город. Местные боги покровительствуют мне. Так-то, дочь. Пусть и переменчива судьба, но заботу добрых богов злому року никак не пересилить. Возьми-ка эти монеты, ступай на агору, прикупи нам съестного, хлеба, мяса вяленого, вина и воды. На днях подыщу нам кухарку искусную, будет кому нам стряпать еду. Вкусно поесть я люблю. – Стасипп наклоняется, доверительным тоном шепчет на ухо дочери: – Мы ещё вернёмся в столицу. Да-да! Обещаю, обязательно вернёмся! Вернёмся не проигравшими, вернёмся победителями. На Евтидема Второго я больше ставку не ставлю. Предал он меня. Отступился от филы сторонников. Метался в мятеже. От страха дрожал. Слабоволен для правления Евтидем. Кукла нарядная, кукла безвольная он. Настоящий правитель Бактрии, конечно же, Деметрий Непобедимый. Осенью Деметрий прибудет с войском, восстановит порядок в державе, осадит столицу, и я так сразу без колебаний-сомнений поддержу старого доброго базилевса. Есть у меня один план хитроумный. Не расскажу я тебе, преждевременно то, но знай, уже этим вечером начинаю кампанию по нашему возвращению в Бактры. Окупятся старания с лихвой. Увидишь мой триумф, дорогая Алкеста! За верность династии вернут мне и отнятый дом, и богатое поместье. А всех этих ничтожеств, то бишь бродяг сирийских, заживо закопаю. Будут трупами сады мои удобрять. О да, Бактры познают мою справедливость!