Кант - страница 16

Большое внимание он уделял медицинским вопросам. Его бумаги показывают, что в последние годы жизни он приносил с собой еженедельный список рождений и смертей в Кенигсберге. Он имел привычку обсуждать достоинства нововведений в медицине – таких, например, как брунонская теория (книга Джона Брауна «Элементы медицины» впервые появилась в 1780 году) и доктрины вакцинации Дженнера, которые были обнародованы только в последние годы века. Вплоть до своей последней болезни единственным лекарством, которое Кант принимал от рук профессионалов, были аперитивные таблетки, прописанные его старым другом по колледжу доктором Траммером.

Если Кант с недоверием относился к медицинскому факультету, то к юристам и духовенству он был склонен относиться с не меньшим уважением. У него была благородная идея о Церкви, но он не нашел ее воплощения в церквях своего времени. Сакердотализм, даже в самых мягких его формах, был ему так же отвратителен, как суеверный и чувственный сверхъестественный мир, с одной стороны. В жизни их героя есть момент, который вызывает глубочайшую боль у некоторых его биографов, – он никогда не входил в двери церкви. В особый день, когда профессора с ректором во главе шествовали в собор, Кант однажды занял место впереди; но у дверей церкви он повернул в другую сторону и удалился в свои комнаты. Для свободной души Канта сектантство, не считавшееся ни с чем, кроме профессиональных интересов, при исполнении священной обязанности поддерживать тело и дух в порядке, могло быть только в высшей степени отвратительным. Как и его король и современник, он был прежде всего нетерпим к мелочности, от которой во многом зависит профессия юриста, к той нетерпимости, с которой священники часто претендуют на то, чтобы руководить совестью людей, и к традиционным методам, с помощью которых медицинская традиция пытается лечить болезни. Каждый человек сам себе врач, каждый человек сам себе адвокат, каждый человек сам себе священник – таков был идеал Канта.

Мужчина с такими возвышенными представлениями о независимости вряд ли найдет много женщин, которые будут ему сочувствовать или даже понимать его. Что для них жизнь без условностей, без врача и священника? Кроме того, Кант был в некотором роде красавцем. В молодые годы приват-доцент, хоть и был маленьким (чуть больше пяти футов), всегда старался одеваться как джентльмен. В рясе коричневого или ярко-песочного цвета, с жабо, в треугольной шляпе, в шелковых чулках, с тростью (в прежние времена, когда мода предписывала, на его невоинственном боку висела шпага) он выглядел на улицах вполне прилично: парик и мешочек для волос завершали его костюм. Сохранился один из счетов его цирюльника (обратная сторона бумаги использовалась для записей), показывающий, насколько умеренной была плата за прическу в Кенигсберге. У Канта были и свои способы одеваться: механическое приспособление, с помощью которого он подвешивал чулки, подробно описано Васянским. Он был склонен рассуждать о философии одежды не меньше, чем о разговоре. Он затрагивал сравнительный эффект белых и черных чулок, придающих лодыжкам видимость тучности, и замечал, что мы можем взять урок правильной гармонии цветов в нашей одежде у обыкновенной ушной раковины.

Все это было естественным результатом долгих лет холостяцкой жизни. С 1762 года Канта обслуживал верный слуга по имени Мартин Лампе, уроженец Вюрцбурга. Как и капрал Трим, Лампе был старым солдатом и, вероятно, вносил дополнительный штрих в трубно-глиняный и женоненавистнический уклад заведения. Кант очень привязался к своему слуге Когда однажды некоторые из его друзей в шутку сказали, что опасаются, как бы Кант не покинул их на том свете и не стал искать более приятного общества среди ушедших философов, Хо ответил на это: «Никого из ваших философов; я буду вполне счастлив, если у меня будет общество Лампе». Но Лампе, который в один прекрасный день удивил Канта, явившись в желтом плаще вместо своей ливреи из белой ткани с красной отделкой и сообщив хозяину о своем намерении в тот же день жениться, с годами становился все менее приятным. Наконец, за два года до смерти Канта, его пришлось уволить; но имя его древнего сожителя не ушло от Канта так легко, как ушло его телесное присутствие, и мудрец-ветеран счел нужным записать в своем блокноте: «Имя Лампе должно быть полностью забыто». Однако он не забыл об интересах Лампе и воспользовался возможностью смягчить тяготы старости с помощью небольшого пособия. Из безбрачия Кант сделал свои наблюдения о женщине и отношениях между полами. Его замечания не являются недоброжелательными или в целом несправедливыми, но они страдают от эффекта дистанции и антитезы. У него был острый глаз на недостатки пола и сильное чувство иллюзий и условностей, которые набрасывают «красивую фикцию» – духовную фиглярку – на наготу естественных влечений. Все его замечания сделаны с исключительно мужской точки зрения В отличие от Платона, он направляет свой взгляд почти исключительно на разнообразие между полами, а не на идентичность человеческой природы, на двуполое существо, в котором они являются взаимодополняющими половинками. Поэтому мы не удивляемся, когда слышим, как он внушает своим подругам высшую важность кулинарии как женского достижения. Он лелеял существующие в мужском мире предрассудки против синих чулок. «В человеческой природе заключена великая наука женщины, а в человеческой природе особенно мужчины» (Der Inhalt der grossen Wis- senschaft der Frauen ist vielmehr der Mensch, und unter den Menschen der Mann). «Дама, у которой голова забита греческим, как у мадам Дасье, или которая участвует в серьезных механических спорах, как маркиза де Шатле, может с тем же успехом обзавестись бородой: она, возможно, лучше выразит характер глубины, к которой она стремится».