– Соблазнительно, но вряд ли это можно назвать ответственным решением, – сказала она вслух. – Я хочу как следует взяться за работу.
– Поверь мне, тебе это еще предстоит. – Слоан взглянул на залив, услышав четкий звук теплоходного гудка. – Этот принадлежит Холту и Нэйту, – сказал Слоан, указывая на длинный прогулочный теплоходик с несколькими открытыми палубами, рассекавший водную гладь. – «Моряк». Повез туристов смотреть на китов.
Дети взобрались на стены крепости, крича и махая руками в сторону теплохода. Когда раздался еще один гудок, они одобрительно завопили.
– Ты еще увидишь Нэйта за ужином… – начал Слоан.
– Я уже успела его встретить.
– Заигрывал с Коко, вымогая у нее ланч?
– Похоже на то.
Слоан покачал головой.
– Этот парень умеет поесть, должен тебе сказать. И как он тебе?
– Никак, – пробормотала она. – Он показался мне немного неотесанным.
– Ты привыкнешь к нему. Он теперь член семьи.
Меган издала неопределенный звук. Возможно, это и так, но вовсе не означает, что он член ее семьи.
С точки зрения Коко, Нильс Ван Хорн был весьма неприятным типом. Он не принимал конструктивную критику, встречая в штыки даже самое ненавязчивое предложение по улучшению своей работы. Господь свидетель, она пыталась относиться к нему учтиво и вежливо, как к сотруднику Башен и старому, доброму другу Натаниэля.
Но этот мужчина был настоящим бельмом на глазу, острым камушком, попавшим в ее уютную и изящную туфельку, постоянным возмутителем ее душевного спокойствия.
Прежде всего, он казался просто-напросто слишком большим. Кухня отеля была оборудована и организована с учетом последних достижений современных технологий. Вместе со Слоаном они разрабатывали ее проект, стремясь, чтобы будущая кухня соответствовала всем особым условиям и требованиям, предъявляемым Коко. Она обожала свою огромную плиту, конвекционную печь и удобные духовки, блеск полированной стали и сверкающую белизну рабочих поверхностей, негромкое урчание посудомоечной машины. Ей нравился запах готовки, жужжание вытяжек, ослепительная чистота кафельного пола.
И посреди всего этого великолепия – Ван Хорн, или, как его прозвали, Голландец, – слон в ее посудной лавке, с широченными плечами и загорелыми дочерна ручищами, покрытыми затейливыми татуировками. Он наотрез отказался надеть специально заказанный ею замечательный белый фартук, с вышитой голубыми нитками изящной монограммой отеля, предпочитая рубашки с закатанными рукавами и грязные джинсы, подпоясанные обрывком веревки.
Его черные с проседью волосы были собраны назад в короткий хвост, а лицо, обычно нахмуренное, было таким же большим, как и весь он, с сеточкой суровых морщин вокруг блестящих зеленых глаз. Его нос, несколько раз сломанный в драках, которыми, похоже, он только гордился, был приплюснутым и крючковатым. А кожа стала коричневой и жесткой, как старое седло.
А его язык… Конечно, Коко не считала себя ханжой, но, в конце концов, она все-таки женщина.
Но этот мужчина умел готовить. Пожалуй, это было его единственным положительным качеством, отчасти искупающим многочисленные недостатки.
Пока Голландец возился у плиты, она руководила двумя поварами. Сегодня специальным блюдом были густой суп с морепродуктами по-ново-английски и фаршированная форель. И пока все шло как по маслу.
– Мистер Ван Хорн, – проговорила Коко тоном, который не уставал его раздражать, – на время своего отсутствия я оставляю здесь все под вашу личную ответственность. Пока не вижу никаких проблем, но на случай, если что-то случится, запомните – я в столовой в семейном крыле.
