– Очень хорошо, – коротко объявил он. – Я вернусь и дам бой «Нативидаду».
Испанские офицеры взглянули облегченно.
– Спасибо, капитан, – сказал офицер с люгера. – Вы зайдете в Панаму, чтобы прежде посоветоваться с вице-королем?
– Да, – коротко отвечал Хорнблауэр.
В мире, где новости путешествуют месяцами, а коренные изменения в международных отношениях не только возможны, но и вероятны, лучше поддерживать тесные связи с сушей, как убеждал собственный горький опыт. Сознание, что все неприятности произошли от строгого следования приказам, ничуть не уменьшало его страданий, и он знал, что точно так же это обстоятельство не повлияет на мнение лордов Адмиралтейства о капитане, заварившем такую ужасную кашу.
– Тогда, – сказал капитан люгера, – позвольте пока откланяться. Если я первым доберусь до Панамы, то смогу подготовить вашу встречу. Быть может, вы позволите моим соотечественникам меня сопровождать.
– Нет, – отрезал Хорнблауэр, – и вы, сударь, извольте держаться с подветренной стороны от меня, пока мы не бросим якорь.
Испанец пожал плечами и покорился. В море не особо поспоришь с капитаном, чьи пушки выдвинуты и одним бортовым залпом способны разнести твое суденышко в щепки, тем более если все англичане безумны и властолюбивы, как Эль-Супремо. У испанца недостало проницательности понять, что Хорнблауэр все еще втайне опасался: вдруг это лишь уловка, призванная заманить беззащитную «Лидию» под пушки Панамы.
Это была не уловка. Утром, когда «Лидия» с попутным трехузловым бризом вошла на Панамский рейд, пушки палили только приветственно. Полные шлюпки ликующих жителей вышли встречать англичан, но ликование вскоре сменилось горем при вести, что «Нативидад» в руках Эль-Супремо, Сан-Сальвадор пал, и вся Никарагуа охвачена мятежом. В треуголке и при шпаге с золотой рукоятью («шпага ценой в пятьдесят гиней», дар Патриотического фонда капитану Хорнблауэру за участие в захвате «Кастилии» шесть лет назад) Хорнблауэр готовился ехать на берег с визитом к губернатору и вице-королю, когда ему объявили о прибытии еще одной лодки.
– Там на борту дама, сэр, – сказал Грей, один из подштурманов, – он и принес сообщение. – Похожа на английскую леди, сэр. Она хочет подняться на борт.
Хорнблауэр вышел на палубу. У борта покачивалась большая гребная лодка. На шести веслах сидели смуглые латиноамериканцы с голыми руками и в соломенных шляпах. Еще один – на носу – держал в руках багор и, задрав кверху лицо, ожидал разрешения зацепиться. На корме сидела негритянка в наброшенном на плечи ярко-алом платке, а рядом с ней – английская леди, о которой говорил Грей. Пока Хорнблауэр смотрел, баковый зацепился, и лодка подошла вплотную. Кто-то поймал штормтрап. В следующее мгновение леди, точно рассчитав время, перескочила на него и через две секунды была на палубе.
Несомненно, она была англичанка. Вместо мантильи – широкополая шляпа с розами, голубовато-серое шелковое платье куда изящнее черных испанских. Кожа светлая, несмотря на золотистый загар, глаза – голубовато-серые, того же неуловимого оттенка, что и шелк ее платья.
Длинное породистое лицо – такие называют иногда «лошадиными» – портил густой загар, нос с горбинкой был несколько великоват. Хорнблауэр увидел в ней одну из тех решительных мужиковатых дам, которых особенно не жаловал, – он всегда считал, что предпочитает трогательную беспомощность. Женщина, которая может перебраться с лодки на корабль на открытом рейде и без посторонней помощи влезть по веревочной лестнице, слишком мужественна, на его вкус. Мало того, англичанка должна вовсе позабыть про свой пол, чтобы оказаться в Панаме без сопровождения мужчин. Термин «кругосветная дама» со всей его уничижительной подоплекой не был еще изобретен, но в точности соответствовал тому, что почувствовал тогда Хорнблауэр.
