Нет, уже позавчерашний. Я спал часов двадцать, если сейчас рассвет.
Я раздвинул шторы пошире и стал натягивать одежду. Холодная и отсыревшая, но выбирать не приходится.
+++
Я спустился на первый этаж и шагнул было дальше, на виток лестницы в подвал – когда заметил, что оттуда тянется серебристая цепь.
Ах да… Я же специально взял не разрезанную, как можно длиннее.
Я повернул и двинулся вдоль цепи. Через холл, в левое крыло, – к столовой и кухне за ней. Толкнул прикрытую – не до конца, цепь не давала ей закрыться – дверь, и остановился.
Здесь было тепло и темно. Шторы опущены, в камине тихо гудел огонь. Женщина сидела за столом, в его дальнем конце, и сначала мне показалось, что это не мой ручной паучок, а кто-то другой.
Чистые, блестящие волосы, тщательно расчесанные. Белое, будто светящееся в полумраке лицо и шея. В черном бархатном вечернем платье…
Я поморгал, соображая, как она могла взять это платье из шкафа, если шкаф в ее спальне, далеко на втором этаже, она просто не могла туда дойти – цепи бы не хватило, да и я же там был, у этого самого шкафа, спал на ее кровати…
– Доброе утро, – сказала она и улыбнулась мне.
Я так и стоял в дверях, вцепившись в дубовый косяк. На меня накатило странное ощущение, будто все это происходит не со мной. Все было не так, все было чертовски неправильно. Я глядел на нее, а она все улыбалась мне, вежливо и приветливо.
Мне снова показалось, что это другой человек. Может быть, оттого, что я первый раз видел, как она улыбается. Улыбается мне.
Словно радушная хозяйка гостю.
– Вы хорошо спали? – спросила она. Не сипела, голос восстановился. – Я уже соскучилась. Наконец-то вы спустились… В ванную я попала, но вот до кухни…
Она подняла руку и подергала за цепь, поднимавшуюся с пола к ее шее. Последнее звено крепилось к прочному стальному ошейнику. Чтобы усесться во главе стола, ей пришлось выбрать цепь полностью, почти натянув ее. До кухни ей было никак не добраться.
Рукав у платья чуть сполз – странный, широкий и толстый какой-то… Черт, это же халат! Банный халат, а никакое не платье.
Что значит порода… В банном халате она смотрелась лучше, чем иные в вечернем платье.
– Гм! – она чуть нахмурилась, будто я не понял какого-то ее намека. – Я ужасно проголодалась, сударь.
Краем глаза косясь на нее – ох, не нравится мне ее улыбка и дружелюбие, – я обошел ее и прошел на кухню.
И только тут сообразил, что есть-то ей, пожалуй, будет нечего.
Ночью – не этой, которую проспал в ее постели, а прошлой, когда долбил пол в подвале и ездил за цепью, – я уже заходил сюда. Когда доделал в подвале, и ходил по всему дому, собирая инструменты. Ничего способного разбить цепь я здесь не нашел, но все-таки унести отсюда пришлось много. На разделочном столе рыжими кучками лежали пучки зелени – гнившей там полмесяца. На втором столе стояли готовые блюда – салаты, нарезки, мясо… стояли уже третью неделю. Морщась от вони, я сгребал все это в мусорные пакеты и оттаскивал к «козленку», а потом выбросил на деревенской свалке. Вместе с хрустальными салатницами, фаянсовыми блюдами, серебряными тарелками и золотыми блюдечками, в которых лежала вся эта гниль, – не до того мне было, чтобы еще и с мытьем посуды возиться. Да и не моя эта посуда… Хотя хозяйка вряд ли расстроится, когда узнает об этом. Едва ли вообще заметит пропажу. Сейчас столовая скрылась в тенях, сжавшись до островка света перед камином, но прошлой ночью я включал там свет, когда проверял многочисленные серванты и высоченные буфеты, выстроившиеся вдоль стен, – набитые хрусталем и серебром.
