Было что-то странное в его позе. Я заставил себя отстраниться от мысли, что с простреленной головой даже трупы не могут двигаться – эта мысль склинивала остальные, ловила мой ум в капкан, и пока я отбросил ее. Но даже при том, что голова была простреляна, было что-то неправильное в том, как он пытался вылезти из ямы… Руки. Его руки были бессильно вытянуты вдоль тела. Не вперед, чтобы зацепиться ими за землю перед собой, чтобы ползти дальше – а вдоль тела, будто он пытался зацепиться за край ямы и воспротивиться силе, что вытаскивала его оттуда.
Или сам затаскивал свое тело обратно в яму. Чтобы все выглядело так, что он оттуда так и не выбрался. Только про его руки чертова сука забыла. У них не осталось глаз, она не могла смотреть их глазами – вот и забыла, в каком положении оставила его руки…
Запах был чудовищный, и первый раз я был рад, что туман глотал свет фонаря, не давая рассмотреть мелочей. Я не хотел разглядывать эту простреленную голову, две недели пролежавшую в земле меж двух других тел.
Я ткнул его носком в плечо, ощутил мерзкую податливость распадающейся плоти. Он не шелохнулся.
Бочком я двинулся дальше, мимо него. Косясь, не нырнет ли его рука, сейчас такая бессильная – ко мне.
Краем глаза заглянул в яму под его согнутыми ногами.
Кавказец был там. Лежал так, как его и бросили туда Гош с Виктором.
Не спуская луч фонаря с трупа блондина, я отступил на шаг. Помедлил несколько секунд, но ничего не происходило. Ничего.
С чего я взял, что она сделала это нынешней ночью?
Две недели назад она сделала это. Когда мы уехали, она пришла в себя, и трупы были еще свежие. Еще не все клетки были мертвы. А простреленные головы… Если она может залезать в голову – как-то влиять на нейроны мозга – то почему она не могла попытаться действовать на похожие нейроны в мышцах, заставить мышцы сокращаться напрямую, без нервных импульсов то мозга?..
Нервные клетки, они же похожие.
Похожие, да все же разные. Старик говорил, что так – вздергивая по отдельной мышце, влияя на отдельные клетки – могут только жабы.
Руку кололо ужасно, я сунул револьвер в карман. Сразу не отпустил, ожидая, не случиться ли чего-то теперь. Но секунды ползли, боль в руке нарастала, а ничего не происходило. Я разжал пальцы, дал Курносому провалиться в глубину кармана и вытащил руку.
Да, две недели назад. Кое-что это объясняет… Кроме самого главного. Старик не знал, что некоторые чертовы суки умеют то же, что и жабы.
Рукавом плаща я зажал нос. Еще раз обвел фонарем тела. И пошел, засеменил, побежал прочь.
Только у ворот гаража я остановился, выдохнул до предела, и втянул полную грудь воздуха. Свежего, чистого осеннего воздуха. Десять минут назад воздух здесь казался мне смрадным, но теперь этот воздух был чист и сладок.
Чертова сука… Надо же… Никогда бы не подумал, что она на такое способна…
Хорошо, что в телах оказалось слишком мало жизни. А если бы она дотащила одного из них до дома? До подвала? Заставила бы выбить задвижку из крышки погреба?..
По вискам мазнуло холодком, я собрался, стянулся в твердый комок, выгоняя непрошеное касание – но оно уже само убралось. Вот и приветствие. Все-таки спала, только проснулась? Помяни черта, он и явится…
Она снова затаилась, словно пропала.
Я двинулся к дому, потом вспомнил про пакет с едой и вернулся к машине.
+++
В доме было тепло и прозрачно. Луч фонаря вдруг стал ярким и длинным, уперся в дальнюю стену, рассеялся, осветив прихожую.
