И придумали мы тут с ней такую стратегию. Раз его завод приютил – пусть он его и растит, а мы как жили поблизости, так тут и останемся, чтобы под глазом был. Много выгод из этого выходило. Главное – числится он будет в ихней вере, и происхождение ему, несмотря на навоз, чистым запишется. Такому найденышу ни одну дорогу не перекроют.
Так мы и сделали.
Окрестили они его Отпетовым – вроде как бы в покойниках уже побывал. А как подрос – в цех взяли, на машине учить работать. Завод Патриархии принадлежал и назывался «Госсвечмаш». «Гос» – значит, Господь ему покровительствует, а «свечмаш» – что свечи эти машинного изготовления.
Только никто там того не ведал, что малец-то втайне уже нашей веры стал: как ему десяток лет стукнуло, Анамалия зазвала его к себе и все ему как есть выложила. А он мозгами уже малость поправился, во всяком случае кое-чего стал кумекать, воспринял он слова ее, особо за отца взъярился, аж волчьи искры в глазах забегали – к нему если хорошо присмотреться, искры эти и сейчас в глубине разглядеть можно – так с того момента и остались они у него, видать, уже на всю жизнь. И как поняла она, что сынок созрел, повесила на стенку отцов портрет и велела стать перед ним на колени и поклясться, что до конца дней будет он мстить за отца нынешним хозяевам своим. Рассказывала она мне, что когда клялся он, даже зубами скрипел от лютости – вот она, папенькина кровь…
Несколько лет назад умерла Анамалия – она меня постарше была. Перед смертью все учила сынка – никому ничего не прощать и никогда ничего не забывать. Он к этому времени уже своего чина достиг, но в должности еще не этой был. Похоронил ее тайно, чтоб о родстве не догадались, но пышно – по высшему разряду…
Это я тебе, милая, одну только канву рассказала, столько еще про него знаю – ой-ей-ей! А ты – кофеварка!
– Элизабетушка, ты кому-нибудь еще про все это сказывала?
– Да нет, на что оно мне?
– Значит, теперь он и у меня на крючке?
– О, майн кот! Милица, дура ты и есть! Попробуй только рот разинуть – он тебя тут же придушит, как удав суслика – где у тебя доказательства? Хоть одно? Хе-хе-хе… А у меня они все целехоньки и под тройной подстраховкой, а то я сама черта с два была бы целехонька! Так что ты, душа моя, особо не чирикай, а на меня располагай – глядишь, в люди и выскочишь. Дорого я не возьму, аппетит у меня не тот уже: накопила кой-чего за свой век, все равно уж самой всего не прожить, а оставлять кому? Из ближних – один племянник, остальные-то умудрились насолить мне досыта, а дальние пусть сами о себе позаботятся?
– А много ли возьмешь с меня, Элизабетушка?
– У нас тут тебе заплатят по-церковному – деньги чистые, без высчетов. Так я с тебя, как в миру возьму – тринадцать процентов подоходных… Дети у тебя есть?
– Нету.
– Тогда еще шесть – за бездетность, и считай – со всякого рубля девятнадцать копеек.
– Дорого, матушка!
– Это за выход-то в люди дорого? Да я у нас самая дешевая! Скажи спасибо, что вирши у тебя, а пришла бы с образками, да попала бы в лапы к Главному богомазу, то-то бы запела: он со своих мордоляпов по поллитре с каждого литру берет.
– Ах он беспардонник!
Помилуй, что ты, да из него пардоны так и сыплются, он, когда рот раскрывает, то каждым вторым словом вылетает «пардон!». Выходит, никакой он не беспардонник, а просто тариф у него высокий – живет он в высоком доме и расходы несет высокие.
