Магнитная карточка, небольшой фигурный ключ, простенькая пластмассовая пудреница… На карточке не было никаких записей, так что непонятно, для чего она, какую дверь она открывает. Ключ тоже непонятно от чего – не то от шкафа, не то от двери. Хотя нет, для двери он маловат. И пудреница…вот уж не думала, что Аглая пудрит носик! Это совершенно не вяжется с ее образом! Мне казалось, что она вообще никакой косметикой не пользуется!
Тут я вспомнила, что, когда пряталась за шторой в квартире Аглаи Михайловны, прочитала на изнанке этой шторы два слова – «пудреница алидада»… точнее, наоборот – «алидада пудреница».
Написаны эти слова были красной губной помадой, что меня тоже удивило. Аглая и губная помада, тем более красная… это никак не сочетается!
А еще меня удивило слово «алидада».
В первый момент оно мне показалось совсем незнакомым, но теперь… теперь я задумалась.
Когда-то я слышала это слово… оно шевельнулось где-то в дальнем уголке моей памяти.
И связано оно было с дядей Женей.
Ах да, я ведь о нем еще ничего не говорила…
Но тут надо начать издалека, то есть объяснить наконец, отчего я живу одна в собственной двухкомнатной квартире и, кроме нее, у меня нет ничего: ни работы приличной, ни денег, ни родственников, ни мужа, ни любимого человека.
Мы жили в этой самой квартире, сколько я себя помню, родилась я в роддоме на соседней улице, сюда меня и принесли. Жили вдвоем с мамой, отца я не знала, мама так и сказала: его нет, никогда не было и не будет. Квартира принадлежала маминым родителям, они ко времени моего рождения уже умерли.
«И слава богу, – шипела Валентина, – не дожили до такого позора, чтобы дочка неизвестно от кого родила…»
Про Валентину будет отдельный разговор, но потом, сейчас речь не о ней. А тогда, сами понимаете, в младенческом возрасте, я слова ее если и слышала, то понять и запомнить не могла. Но дело в том, что повторяла это Валентина достаточно часто потом, когда приходила сюда к нам. И как-то я услышала, как она разговаривает с соседкой.
Противная была та старуха, вечно при встрече губы поджимала и шипела что-то нам с мамой вслед. Но и то, увидев, что я слушаю Валентинины слова, она изменилась в лице и дернула Валентину за рукав. А мне тогда было лет пять, так что я мало что поняла. Но запомнила и спросила потом маму. Она ответила уклончиво, проще говоря, отмахнулась, но по тому, как блеснули ее глаза, я поняла, что Валентине мало не покажется. В гневе моя мама может поскандалить.
Но скандала не случилось, думаю, что мама сумела обуздать себя из-за дяди Жени.
Дядя Женя был брат моей матери.
Он плавал – то есть работал моряком торгового флота.
Время от времени он появлялся в нашем доме, загорелый, веселый, обвешанный подарками, – и тогда у нас начинался праздник.
Ну, по крайней мере, у меня.
Дядя Женя подхватывал меня на руки, кружил со мной по комнате и дурашливым голосом распевал какие-нибудь смешные стишки, вроде «Катя-Катя-Катерина, в порт заходит субмарина, привезла она в буфет груз печенья и конфет…»
Или страшным пиратским голосом пел:
«Пятнадцать человек на сундук мертвеца, Йо-хо-хо и бутылка пепси…»
Я только хохотала и повизгивала.
Мама делала вид, что сердится на брата.
– Поставь девочку на место, у нее голова закружится!
Но я-то видела, что на самом деле она совсем на него не сердится.
Дядя Женя послушно ставил меня на пол, садился в кресло и смотрел на меня с улыбкой.
