– Полторы тыщи евро, и я запишу вас на курсы, – выдала она, что даже СНС внутренне содрогнулась:
– Кажется домогается пошатнуть ее личное финансовое могущество.
– Наверное, денег будет просить, как у спонсора, хотя и заявляет:
– Нам не надо спонсоров, так как мы больше денег любим свободу, – что в переводе на нормальный язык всегда означает одно и тоже:
– Денег не надо, а большие давай.
Не как некоторые собирают в несколько приемов:
– Дай чуть-чуть, потом еще немного, затем больше, но ведь логично:
– Надо. – Дальше уже сама пойдет, ибо:
– Если дали – добавлять придется почти всю оставшуюся жизнь.
В принципе здесь было сказано тоже самое только с другой стороны, ибо, как сказал Хемингуэй:
– В литературе бывают только три вещи, как-то:
– Учить, учиться и писать.
И Дима, который в начале дела предстал, как возможный Бэлл даже наоборот:
– Без возможности, а вполне реальный, – сейчас как будто был на нежданно-негаданной пересдаче, так сказать:
– Вынужденная аттестация.
– Это не противоречит, – попыталась возобновить атаку Тетя, – одно другому.
– Именно, дорогая синьора, именно противоречит, как было сказано:
– Зачем им учить кого-то писать, если они умеют сами. – Без знака вопроса.
– Хрен с тобой, – сказала Тетя, – я тебе сейчас рога обломаю, – и тут же молниеносно бросила в сомелье последний остававшийся у нее том Лексуса, и кажется, он включал в себя как раз ту пресловутую тройку, семерку и туза в виде ее Махабхараты:
– 9 – 11.
Тётя уже открыла рот, чтобы высказать всю правду этому представителю около-кухонного пространства, но он помог ей, опередив:
– Я и есть тот серафим, который тебе явился-не запылился, чтобы протолкнуть к этому делу.
– К какому этому делу? – что ты плетешь. Ибо меня он научил писать, а не читать.
– Вот теперь он явился тебе во второй раз, и сказал…
– Что?
– Сказал: я ошибся, прости, но для отъема денег у населения есть и еще один, можно сказать:
– Самый излюбленный способ страны, повесившей на своих воротах, как в аду, только три слова:
– Учиться, учиться, и учиться!
– Четыре, – только и смогла брыкнуться уже смертельно раненая э нью банкирша.
– И, – не задумываясь, и не состязаясь в споре, – рубанул – как по сердцу – Этот Парень:
– Является эллиптической кривой, соответствующе тому модулярному миру, который и состоит только из одного этого слова:
– Учиться.
И пользуясь этим:
– Учить, учить, и учить!
Это летучие мыши и ангелы в одном замкнутом круге.
– Поэтому я вас прошу, друзья мои, – уже полностью захватил пространство стола и его ближайших окрестностей Дима, – рассчитаться на первый и второй, на э-э:
– Ангелов, – и на э-э:
– Мышей.
И.
И если бы кто-нибудь ел кого-нибудь в это время – писча точно бы вывалилась из его широко-открытого рта.
И-и, удивительно, но многие – почти половина – сами согласились на мышей.
– Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай, приходит ли знакомая блондинка… – бренчал парень на гитаре. Он сидел за столом прямо с этой вечной подругой того человека – нет, не который умеет играть, а того, кто:
– Может купить ее по сходной цене, как-то:
– За всё – имеется в виду вместе со струнами – семь рублей. – За пятнадцать лучше? Не верю, я эту люблю, а за двадцать пять – тем более. И знаете почему?
– Где бы семь рублей найти? – улыбнулся Сирано. Когда уже подсел: – Можно:
– Курите.
– И вы меня не узнаете?
– Нет, узнал, почему же? – ответил ИВА, – ты этот, как его?
