Женщина потянула дрожащие руки, чтобы ухватиться за мою кисть.
– Милая, кем бы ты не была до этого, отныне ты будешь Китти, – тихо произнесла она сдавленным голосом. – Ради моего сына… Я четыре года молилась, чтобы он заговорил, чтобы сказал мне хоть слово… назвал маменькой.
Ее взгляд светло-голубых глаз – в точности таких же, как у ее детей – был полон печали и вселенской скорби. Лицо с правильными чертами и тонким заостренным носиком, еще полчаса назад было бледным как мел – не восстановилось от слез. Заплаканные красные глаза, синие уставшие веки, розоватые щеки, дрожащие руки и слегка потрепанная прическа из русых волос, собранная в когда-то бывший элегантный пучок – буквально все являлось наглядным свидетелем ее эмоционального срыва.
Я лишь нервозно улыбнулась, не в силах отвести от нее взгляд.
– Я не понима…
– Áртур узнал в тебе свою троюродную кузину. Он был очень к ней привязан… Но после ее смерти… четыре года назад он перестал разговаривать, – тихо проговорила женщина сквозь слезы. Ее тонкие бледные губы искривились и задрожали от наплывающих эмоций. – Китти была ровесницей Амалии. Вы с ней даже чем-то похожи. Ей было всего тринадцать, когда ее… – Генриетта прикрыла лицо дрожащей рукой, сглотнув слезы. – Он просто не хочет осознавать, что Китти больше нет. Я прошу тебя, не отвергай моего Артура! Он очень умный и… необычный мальчик. Я верю, что мы выкарабкаемся и перерастем этот трудный период… Я знала, что сам Господь нам пришлет помощь, я верила… Я молилась ночами и верила!
Я с недоумением оглянулась в сторону Аси, одними глазами прося у нее помощи с переводом. Подруга тут же выложила все, что только что произнесла фрау. Глаза мои от удивления округлились, и женщина тут же крепко сжала мою ладонь, опасаясь другого ответа.
– Пожалуйста! Я прошу тебя… умоляю! – отчаянно взревела женщина, глядя мне в глаза. – Я сделаю все… Ты будешь выходить с ним в город, я буду меньше загружать тебя хозяйством… Я… я буду больше платить тебе! Только прошу… будь рядом с моим сыном!
– Катька, дура, соглашайся! – прошипела Ольга позади.
Подобное бурные переживания со стороны Генриетты, которая на первый взгляд выглядела как типичная сдержанная и строгая немка, меня поражали и обескураживали до глубины души. Вероятно, она настолько любила сына, что была вынуждена переступить через все свои убеждения, снять маску чопорной немки и слезно умолять какую-то девчонку из России стать его нянькой. Я не знала, как поступить, что сказать и вообще, как такое могло со мной случиться?
– Простите, я не знаю…
– Нет, нет, нет! Молю тебя…
Фрау Шульц резко подскочила с софы и, сквозь настилающую пелену истерики, попыталась опуститься на колени, но Амалия вовремя остановила мать, схватив ее за локти.
– Маменька, вам не хорошо… скоро прибудет доктор, пройдемте в спальню, – раздался пугливый тоненький голосок фройляйн Шульц.
Но женщина не слышала умоляющие просьбы дочери и продолжила крепко стискивать мои руки ледяными ладонями. Ее голос дрожал, тело лихорадочно знобило, а покрасневшие безумные глаза, полные слез и отчаяния, надолго врезались в память. Я почувствовала, как крепкие мужские руки опустились на плечи и аккуратно оттащили меня от фрау Шульц. Офицер Мюллер сразу же принялся помогать Амалии поднимать Генриетту на ноги, и от этой удручающей картины у меня задрожали колени. Мне стало бесконечно жаль бедную женщину, поэтому я громко выкрикнула, чтобы она наверняка услышала:
