* * *
Новые насельники Кремля, оказавшись за кружевом древних стен, сразу же почувствовали себя непринужденно, словно родились не в разных местечковых поселениях, а великими князьями.
Впрочем, обратим взор к любопытным событиям, разыгравшимся несколькими днями раньше в Петрограде.
2
Девятого марта 1918 года в Смольном стояла небывалая суматоха. Наружная охрана была значительно усилена. Вовнутрь никого, кроме правительственных чиновников, не допускали. Ходоки, просители, жалобщики, прибывшие с разных концов России, бесплодно пытались добиться начальства.
А начальству было не до пустяков. В громадные ящики упаковывались бумаги, секретные документы, пишущие машинки, бутылки с чернилами и коробки с перьями.
Сотрудницы и сотрудники сбились с ног. В кабинете под номером 75, где размещался Бонч-Бруевич, было шумно, многолюдно, накурено и надышано. Управделами, вытирая пот с сального небритого лица, охрипшим голосом отвечал на вопросы сотрудников, кричал приказы в телефонную трубку, то и дело убегал по вызову Ленина. Суматоха была такой, будто враг подходит к городу.
В кабинет медленно вполз грузный, вечно потевший и неприятно пахнувший нарком юстиции Штернберг. Возмущенным голосом начал кричать:
– Что за бардак! Ящиков для бумаг дали всего сорок штук, половина из них разваливается…
– Претензии по поводу ящиков не ко мне, к Дзержинскому, – нервно дернул головой Бонч-Бруевич. – А вот он и сам.
– Феликс Эдмундович, ваши заключенные плохо ящики сколачивают, разваливаются! – визжит Штернберг.
Дзержинский, сухощавый, подтянутый, с усмешкой роняет:
– Конечно, если обдирать стены и набивать ящики бронзовыми канделябрами, то они эти пуды не выдержат.
– Вы лучше расстреляйте с десяток саботажников, тогда остальные работать будут лучше! – брызжет слюной Штернберг. – Безобразие.
Дзержинский с ненавистью смотрит на обрюзгшее лицо наркомюста и сквозь зубы цедит:
– Замолчите! И все казенное имущество верните. Мои люди проверят, что вы тащите из Смольного.
Бонч-Бруевич, как опытный рефери в жарком боксерском поединке, бросается между соперниками:
– Тихо, тихо, товарищи! Нас ведь слышат… Я сейчас пришлю двух плотников, они ящики сколотят.
Обратился к Дзержинскому:
– Вы за грузовиком? Я уже распорядился. Будет с минуты на минуту.
Обменявшись взглядами, полными ненависти, наркомы покидают кабинет. Теперь влетает Михаил – брат Бонч-Бруевича.
– Вова, – кричит он с порога. – Выручай! У нас отбирают два купе.
– Ты кто? Военрук Высшего военсовета! Возьми солдат и отбей купе. Неужели учить надо?
Тот радостно хлопает себя по лбу и исчезает – воевать купе.
В кабинет неслышно входит Зиновьев. Он чувствует себя единственным хозяином Питера. Понаблюдав за суетой, дав «ценные» указания Бонч-Бруевичу, вытянувшемуся перед вождем, так же тихо покидает кабинет.
Зиновьев очень рад этой эвакуации. Он первым сказал Ильичу:
– Столицу оставлять в Питере небезопасно. С военной точки зрения. Немецкий флот может появиться в ближайших водах Балтийского моря. Да и заговорщиков много развелось здесь…
– Хотите от нас избавиться? – блеснул хитрым глазом Ильич. – Знаю вас! И потом, что скажут люди? Что большевистское правительство дезертирует из революционного Петрограда? Ведь Смольный стал синонимом советской власти.
Вскочив из-за стола, он в волнении забегал по кабинету. Он и сам вынашивал мысль о переезде, но, не приняв окончательного решения, мнение это высказывать остерегался.
