Я помотала головой.
— Ну? Так проси для себя вольную, дура, — подсказал стражник с сочувствием. — Проси, пока он еще что-то может. Вас же, баб, всему учить надо. Тебе вольную даст, и байстрюк твой вольный будет! Головой-то соображай!
А у простого сословия, подумала я, сильнее взаимовыручка, пусть меня этот стражник видит первый раз и никогда не увидит более. В отличие от графа фон Зейдлица, который нашел самый простой путь избавиться от запятнанной дочери и не терзался муками совести на этот счет.
— Жди здесь, — скомандовал стражник, впихивая меня в комнатку. Лязгнула дверь, и я осталась в абсолютной тишине безэховой камеры, во мраке, в камере…
В самой настоящей тюремной камере — кровать, крохотное зарешеченное окошко, накрытое крышкой подобие ведра, — и изящество коварства, с которым меня провели, против воли восхитило меня до пережатого отчаянием горла.
Я сама пришла в клетку. И никуда из нее уже не сбегу.
Стараясь не дать себе запаниковать, я подошла к тюремным нарам и ужаснулась тому, с каким безразличием я их так назвала. Как обстояло дело в тюрьме того времени и того мира, откуда я пришла сюда, я не знала, а репортажам не очень-то верила. Здесь… Нет, музеи врали. Обычная деревянная кровать, крепкая, только узкая, я потрогала рукой — матрас чем-то набит, я всегда полагала, что это должно быть сено, но, вероятно, сено слишком дорогой материал, чтобы на нем спать? Нет, тут же поправила я себя, его в достатке у извозчиков. И, заинтригованная, но точнее — это мой мозг переключился от безнадежности моего положения на любопытство — я присела, задрала дерюжку, заменяющую покрывало, и принялась ощупывать матрас.
Подвернулась дырка, я тут же просунула в нее руку и убедилась, что матрас набит чьей-то шерстью. Возможно, подумала я, здесь изобилие зверей, с которых можно постоянно счесывать шерсть, и стоит она потому очень дешево. Та же шерсть, из которой связаны вещи, те, что принесла мне Наталья? Колючая и теплая… Я зацепила клок и вытащила его наружу. Рассмотреть его в темноте мне не удавалось, на ощупь было очень похоже.
«Чтобы узники не мерзли», — сообразила я. А аристократия во все времена приносила удобство в жертву внешнему эффекту. А я, что я, у меня вдосталь времени, чтобы начать знакомство с этим миром… чем бы он ни был, с тюремной камеры.
Будь я помоложе, я порадовалась бы такому удивительному приключению.
Что-то впилось в мой палец, я зашипела и бросила клочок шерсти. Из пальца торчала заноза, я уцепила ее пальцами другой руки — остевой волос! — и выдернула. Если здесь я получу столбняк или заражение крови, я не жилец.
Я села на кровать и машинально расправила юбку. За окном в узком простенке взвыл ветер, нарушив тишину, и он теперь неизвестно сколько времени будет мне единственным собеседником. Мне должны принести поесть и, наверное, сообщить обо мне отцу, если он не сам распорядился меня сюда доставить.
Рука моя застыла на половине движения, и я бездумно уставилась на нее — на тонкие пальцы с короткими ногтями. Руки нежные, барышня их смазывала чем-то, а ногти не обработаны, только подрезаны под самый край. Длинные ногти — привилегия местных веселых дам? Нет, меня ударило совершенно другой мыслью.
Граф фон Зейдлиц не обмолвился и словом, что отправляет меня вслед за мужем. Почему же я сделала такой вывод? Он сказал, что всех жен освободят от брачной клятвы, но я за ошибки должна заплатить. Сказал, что никто из семьи не хочет пятна, и спросил, есть ли у меня на примете кандидат, который готов взять меня в жены. Кто придется, уже не до выбора. И заметил, что даст мне денег ровно столько, чтобы я не умерла по дороге… куда? Что он имел в виду? Он не сказал, что отошлет меня вместе с мужем.
