Женщина шарахнулась от меня, вскользь коснувшись кончиками пальцев век.
— Тронулась, — выдохнула она. — Ваше сиятельство, вашего мужа…
Я не слушала, что она говорит.
Город был серый — серое небо, серые дома, даже слякоть под ногами непривычная, серая, серая я и серые люди — сто пятьдесят оттенков серого цвета, серый снег, серый ветер. Ветер пах слежавшейся серой солью — возможно, море недалеко. Люди все еще стекались взглянуть на казнь, я крутила головой — должно быть хоть что-то, хоть какой-то кабак… трактир, что угодно, и вот я увидела приветливо распахнувшуюся дверь, которая выпустила упитанного господина, и с визгом рванула туда, мечтая лишь об одном — добежать и попросить полстакана виски, хотя в жизни не употребляла крепкое спиртное. Ноги мои сбивались о брусчатку и разъезжались, как у пьяного. Женщина догнала меня и поволокла в сторону от вожделенного тепла.
— Руки! — заорала я.
Визг — уже чей-то, не мой, топот сапог и голос: «Да это графиня Дитрих, скорбна стала!». Женщина, кто бы она ни была, приставлена оказалась ко мне не зря. Она не выпустила меня, несмотря на то, что я всерьез озверела и готова была вырываться, дернула меня в сторону, едва не повалила, перед нами остановился экипаж, и меня впихнули в пахнущее лошадьми и скверно выделанной кожей нутро.
— Стерва, — зашипела я. Экипаж дернулся и помчался, подскакивая на колдобинах, я скорчилась на вонючем сиденье и ловила в своем теле последние исчезающие крохи тепла. Их было так мало, что каждую я хватала мысленно как искру, старалась удержать, но куда там, они таяли как снежинки, господи, я ненавижу снег! Я ненавижу холод, я его физически не выношу!
«Это же состояние после наркоза», — подумала я, впадая в оцепенение. Я нашла объяснение, мне стало легче. Всего лишь мое подсознание выдает картинки из небытия, а тело реагирует как и должно. Прошла операция и, скорее всего, прошла благополучно. У меня отличная страховка, не базовая, а отель стоял рядом с крупным городом.
Если город тоже не разрушен до основания, но ведь этого просто не может быть.
Моя сопровождающая укрыла меня своей шубой. Я осознала это только тогда, когда легче стало дышать и вернулась — не полностью, но уже легче — способность воспринимать реальность. Или нереальность, я не знала, что меня окружало. Я лежала, почти наслаждалась дрожью, это значило, что я все еще жива, и часто, неглубоко дышала. Черта с два… Я хочу обратно под раскаленное солнце.
Бешеная гонка по неровной дороге окончилась. Распахнулась дверь — в этой повозке хотя бы не дуло поганым ветром, — меня выволокли, и я не была уверена, что я в состоянии открыть рот и обругать того, кто вытащил меня снова на холод, но затем меня окутало блаженным теплом, звуки улицы резко пропали, вокруг запахло как в церкви — свечами и чем-то сладким, и как только меня отпустили, я осела кулем прямо на пол.
— Доктора бы, — услышала я. — Ей с самой казни так дурно. Как бы разума не лишилась, — обеспокоенно заметила моя надсмотрщица.
— Мыслимо, — непонятно ответил мужчина. — Это еще господина помиловали.
— Да было бы лучше, если бы нет, — возразила женщина. — Святой Трон возвестил, что освободит жен от клятвы, живы мужья или нет, а толку?.. Ваше сиятельство, — она наклонилась ко мне, от нее, я разобрала, пахло приторными сладкими духами, — его сиятельство ждет вас, поди. Пойдем, пойдем.
