– Как вас зовут? – обратился я к санитарке.
– Роза, – ответила она и продолжила протирать подобие тумбочки. Потом вышла и принесла комплект белья. – Матрац и подушку сейчас дадут.
Разворачивая белье: простыню, пододеяльник, наволочку, я пришел в ужас. Это было рубище, провонявшее хлоркой. Ткань была застирана до такой степени, что просвечивалась, как марля.
Я серьезно посмотрел на Розу. Это была женщина средних лет, худощавая, глаза понятливые, лицо напоминало ослиную морду из мультфильма «Бременские музыканты».
– Откуда… Роза? – внимательно присматриваясь, спросил я.
– Из Баксана, – ответила она с ухмылкой.
«Все понятно, – подумал я. – Постельные принадлежности, видимо, перекочевали в Баксан».
В этот миг к стоящей в дверях матери, как старуха с косой, подковыляла Людмила Мухадиновна и начала что-то говорить жалобным тоном.
Что? – не понял я и повернулся.
Мама, как рыба на суше, раскрыла рот, а Людмила Мухадиновна высказывала ей соболезнование. Мама прервала её, когда заметила, что я недоуменно смотрю на них.
– Я ложу сына. Вы что? – проговорила мама и хихикнула.
Людмила Мухадиновна тут же пришла в себя. – Ах да, извините, – махнула рукой. – Тогда туда не надо. На том месте сегодня парень умер. Я подумала вы его мать… Идите вот сюда, – подвела нас к 414 палате. – Располагайтесь здесь, – указала на пустую койку.
В палате, на койке у окна, сидел мужчина средних лет.
Я поздоровался. – Тенгиз, – протянул ему руку.
– Володя, – ответил он.
Тут же мощная сестра-хозяйка прикатила на каталке матрац и подушку, занесла и скинула на сетку койки.
– Что это? – поднял я одной рукой подушку, другой развернул матрац. – Сколько человек на этом матраце померло? И какой бедолага захлебнулся кровью на этой подушке? – брезгливо спросил я у сестры-хозяйки и посмотрел на Володю.
Он молчал, как давно не обращающий внимания на такие мелочи. Мама не знала, что сказать. А сестра-хозяйка пробубнила:
– Что, не нравится? Пойдем, сам выберешь… если найдешь, – и повела меня в подсобное помещение. – Выбирай, – стала она в дверях.
Матрацы, подушки, одеяла представляли собой кучу барахла до потолка, в которую я полез, оптимистично засучив рукава. Первая иллюзия разрушилась об факт. Выбирать в этой куче было нечего, все было еще хуже: проссанные, проблеванные кровью насквозь матрацы и подушки. Я побросал туда же, чем замарал руки и недовольный вернулся в палату.
– Ну что? – спросила мама.
Я безысходно посмотрел на постельные принадлежности.
– В тюремной туббольнице сейчас новое белье выдают, – негодовал я. – А это республиканская больница, для свободных людей, не для зэков.
Но факты, как говорится, вещь упрямая. И такое плачевное состояние было в нальчикской больнице. Я был в шоке. Тут же пришло в голову, что это только первое впечатление. В каждом болоте бывают разные омуты… до которых надо еще добраться. Одного водяного я увидел. Посмотрим, что дальше будет?
– Ладно, прорвемся. Не из таких прожарок выбирались, – подбодрил я себя и маму. – Поехали домой.
А Володе, сопалатнику, сказал:
– Вечером вернусь.
Мы вышли из больничного корпуса. Был пасмурный полдень. Горы скрылись в тумане. Стоял легкий морозец, но снега почти не было, лишь небольшими островками лежал кое-где. Земля была покрыта прошлогодним листопадом. Листья тополя, желтые с чернотой, замерзли, как лодочки прогнулись и каждый сохранял снежинку. Все было серо, но на солнце это покрывало отражало яркую картину, только непостоянную и ветрено-холодную.
