И вот матери уже не было, и снова шла война.
Мовлади чувствовал только, как глубоко внутри закипает ярость. И страх – за близких, за отца, за Зарину. Скорее бежать отсюда, увезти их – любой ценой.
И, кажется, теперь отец наконец-то понял, что никогда больше здесь не будет прежней жизни. Поддержал Мовлади и муж Зарины – Джамбулат:
– Конечно, – сказал он, – надо уезжать. Хотя бы ради детей.
И отец согласился; только сказал, что ему нужно съездить в Грозный, получить какие-то документы. Два дня назад он отправился в путь, Мовлади же попросил остаться помочь Джамбулату и Зарине со сборами.
Вспомнив все это, Мовлади тихонько встал, прошлепал по чисто выскобленным половицам на кухню, налил себе воды, жадно выпил… И тут грянул телефон на столике. Не совсем еще проснувшись, Мовлади потянулся к трубке.
– Да, слушаю!
В ответ был лишь треск, помехи на линии. Потом донесся далекий, хриплый голос:
– Мовлади?
– Ну да, говорите. Кто это?
– Не узнал? Это Автархан. Мовлади, тебе надо срочно приехать. Извини. Мне очень жаль…
И по голосу, по оттенку, даже по самим хрипам и визгам, и по безнадежности интонации он понял – случилось что-то непоправимое…
– Мовлади, твой отец умер. Приезжай!
В трубке раздались гудки. Пустота. За окном холодный зимний рассвет, декабрь. Будь проклят этот год!
Мовлади сел тяжело, привалился головой к стене, закрыл глаза.
Сейчас он понять не мог, как отпустил старика одного? Как будто затмение какое-то нашло. Мыслями был уже в Европе, представлял, как племянники носятся по его дому в пригороде Вены, а отец мирно дремлет в плетеном кресле на веранде. А отец не доехал до Грозного – на подъезде к городу его машину расстреляли свои же, видимо, с кем то перепутав.
В комнату вошла Зарина – наверное, проснулась от телефонного звонка. Невысокого роста, располневшая после недавних третьих родов, но сохранившая легкую поступь и четкий овал красивого гордого лица, сестра положила ладонь ему на лоб.
– Как ты? Опять – прихватило?
Он тяжело посмотрел ей в глаза, потом рывком поднялся.
– Ничего. Я… я должен ехать сейчас. Полей мне воды на руки, я умоюсь.
Она поняла – отговаривать бесполезно, да и не нужно. Не положено женщине, сестре обсуждать, что должен делать брат, мужчина, хозяин в доме. Он не сказал ей про отца, не смог. Не стал будить и Джамбулата, спавшего на втором этаже. Скажет им обо всем потом, когда вернется…
Сестра дала ему умыться, молча собрала немного еды – лепешки, сухую колбасу, сыр; завернула в чистую тряпицу, и торопливо сунула в карман зимней куртки.
Мовлади прогревал старенький Москвич во дворе. Проснулся и заплакал племянник, сын Зарины, наверху, на втором этаже дома. Но мать быстро успокоила его, взяла на руки, и стала у окна – смотреть как брат собирается в дорогу, как садится за руль. Он не оглянулся. А она долго смотрела ему вслед. И ребенок смотрел на удаляющиеся габариты машины, пока не пропали они за поворотом улицы, ведущей вниз, в долину.
Как добрался он запомнил плохо – старался гнать по возможности, однако, дороги не чинили еще с Брежневских времен, и ему приходилось часто сбрасывать темп. И вспоминалось, как отец учил его водить. Собственно, всему, что он умел в жизни, научил его отец.
Отец. Зелимхан Рамзанович… Еще не старый по чеченским меркам мужчина – ему не было и шестидесяти. Продолжал работать директором школы, в которой учительствовал всю жизнь. Человек, родившийся в телячьем вагоне, под равнодушный стук колес, на пути в далекий Казахстан. Человек, сумевший не только выучиться сам, но и давший образование детям. Человек, говоривший и читавший свободно по-Русски, по-Арабски, по-Немецки…
