Микула переложил зверька на одну руку, другой отворил дверь, вошёл, притворил, отворил другую, вошёл и закрыл. В полной темноте поставил котёнка на пол. Зажёг очаг, посмотрел на гостя – чёрный, ни пятнышка. Только глаза зелёные горят плоско в огне очага.
Микула разулся, сел за стол, достал хлеб и луковицу. Отломил хлеба и положил на пол под собой. Остальное начал есть. Иногда поглядывая туда, куда положил хлеб. На третий раз котёнок оказался там – преодолел это расстояние абсолютно бесшумно. Он ел хлеб. А когда доел, переместился ближе к уже догорающему очагу.
Когда Микула проснулся, котёнок спал у него в ногах.
—
Посмотри, что на моих ногах,
Посмотри, в каких я сапогах!
«Король и Шут»
Подаренные Григорием Семёновичем сапоги только раз померил, походил по избе да снял. Было непривычно. Слишком легко делалось ногам, когда их облегала такая обувка. Далеко не новые, но с переставленной подмёткой и каблуками, без дыр на голенище, да и конь цел. Снял, обвязал бечевой, повесил на гвоздь. Снял потом только раз: принёс домой в глиняной посудине дёготь, густо намазал, повесил обратно. Теперь в избе так же густо пахло. Микуле нравилось. С каких пор стал нравиться дёготь? Наверное, после ветоши, что от гнуса.
А вот Чугуну – не слишком. Особенно сразу.
Котёнок в Микулиной избе освоился быстро. Когда тот вечером следующего дня пришёл с завода, думая, как там моя зверюга, не сбежала ли, то увидел, что зверюга на месте, не сбежала и сбегать, судя по всему, не собирается. А уставилась на парня, когда тот разжёг огонь, и смотрела, как и что тот делает. И к положенному на пол хлебу сразу подошла, и спать в ногах устроилась тоже сразу.
А Чугун – так это, всем понятно, за черноту масти.
Уж и день стал длиннее, и ночи теплее. Каждый вечер животное ожидало парня с работы внутри избы. Одинаково дожидалось кормёжки, одинаково укладывалось в ноги и начинало тихонько мурлыкать, давая понять, что, мол, всё хорошо, человек, так и лежим. Только когда закат отодвинулся ближе к полуночи, Микула увидел, что Чугун на самом деле встречает его, устроившись в окошке. И спрыгивает оттуда, только когда хозяин входит. Тогда ещё задумался – а почему тогда не сбегает. Раньше не задумывался. Раз живёт, значит, он за котёнком ухаживает правильно (никак не ухаживает, просто хлеб даёт да на улицу не гонит). А тут подумал – хлеба то, наверное, не хватает, а вырос вон. Охотится, поди. Да и не нагажено нигде. Точно – гуляет и возвращается, что же я раньше не подумал? Да потому что всё нормально было, вот и не подумал.
Микула привык к зверю. Жены не было и не предвиделось – у парня как-то и мысли такой не было. Старший брат вон женился, едва 16 стукнуло. Сестрёнка тоже выпорхнула из родительского дома, как только стало прилично. А он – нет. А потом и подавно на Урал забрали. А и хорошо. Что с ними делать-то? Вот с Чугуном всё ясно: дал хлеба, а он тебе перед сном песенку промурлычет.
Иногда Микула удивлялся таким лирическим мыслям. Но не гнал их: это был новый опыт для мозга, генерировать такие мысли. В родной деревне пели, сочиняли частушки, целые игры были под почти стихотворное сопровождение. Да и мастер вон какие примеры придумывает, чтобы объяснить сущность литейного дела. Про лапти, например. Да, лапти.
Следующим вечером принёс в ущербной глиняной посудине дёготь, поставил на чурбан возле избы, сходил за сапогами. Сидя на чурбане ветхой тряпицей промазал все швы, напитал кожу. Аромат, конечно, стоял тот ещё. Впрочем, всё дело было в силе этого запаха – так бил в нос, что слезу вышибал. А как всё хорошенько смазал да отставил сапоги в сторонку, так и приятный запах оказался.
