– Женечка, вы обратите внимание на список предложенных мест работы. У вас там «почетное» шестнадцатое место, и место в женской консультации во Всеволожске, а вы, кажется, живете где-то совсем рядом, кажется, в Приморском районе. Это будет где-то «семь лаптей по карте».
В ответ Евгения, соглашаясь, даже бровью не повела, принимая услышанное как должное и изобразив на лице выражение «сбылась самая большая мечта детства».
– Ой, только не расстраивайся так, меня вот вообще в этом списке нет. – Раиса Марковна была явно в ударе, видно, пирожок и чай из пакетикам пошли ей на пользу, и она с явным удовольствием, не замечая воцарившуюся
в ординаторской тишину, вдохновенно продолжала:
– Вот я. Я совсем не собираюсь плакать. Мне по возрасту на панель поздно, а на паперть, по хабитусу, рано. И ничего. Собираюсь жить, как ты, Женечка, часто говоришь, долго и счастливо.
Новость о «дачке на Канарах» произвела эффект шоковой терапии, и продолжение насчет паперти и панели уже никто не слышал. Не то чтобы воцарилась атмосфера великой скорби и печали, но поводов для радости тоже как-то не наблюдалось.
Евгению затошнило, и появилось ощущение нехватки воздуха.
– Схожу на дородовое, – с трудом произнесла она, прервав общее молчание.
– Жень, там еще кофе-автомат не убрали, может, по чашечке? – спросила Маринка, направляясь к выходу. – Да и поговорить надо.
– Рая, поставь наконец Анькину чашку и завари себе свежий чай, – раздался за ее спиной сердитый голос Алины Арнольдовны. И только сейчас все обратили внимание, что Раиса Марковна под шумок захватила чашку Анны Михайловны и, сохраняя абсолютное спокойствие, продолжает попивать из нее чай.
– Я уже упаковала свою чашку, – тут же отозвалась Раиса Марковна, – и пакетиков больше нет, этот был последний.
– Ну ты, как всегда, своего не упустишь…
Кому принадлежала последняя реплика, Евгения уже не разобрала, вместе с Маринкой они вышли в коридор, где стало заметно свободнее. Исчезли несколько особо крупных ящиков, большая часть коробок и мешков. Уменьшилась суета и количество снующего народа, стало значительно тише. Родильный дом еще был жив, но его состояние можно было оценить как безнадежное, и до конца оставалось совсем немного, он понимал это и, несмотря на боль, уходил достойно.
– Как Мишка и тетя Нина? – первой, на ходу, заговорила Женька.
– Все как обычно. Мама всем недовольна, Мишка в детском саду на
летней даче. Женя… – подстраиваясь под ее шаг, с готовностью ответила Марина и внезапно остановилась на полуслове, будто натолкнулась на невидимую стену.
У кофемашины стояли двое мужчин. Оба невысокие, лысоватые, с лоснящимися круглыми щечками, сами все такие плотненькие и крепко сбитенькие, с одинаковыми аккуратными пузиками, похожие на только что поспевшие огурчики, в одинаковых от-кутюр костюмах и брендовой обуви, которые даже не старались скрывать своей баснословной цены. Прямо двое из ларца одинаковы с лица, только костюмы разного цвета, – промелькнуло в голове у Евгении, но сказать вслух не успела, мужчины одномоментно развернулись и посмотрели в их сторону. Маринка что-то жалко пискнула в виде приветствия и мгновенно скрылась за ближайшей дверью, мужественно оставив Евгению на растерзание.
Первый – главный врач Антон Ильич, увидев ее, сразу впал в некую задумчивость, решая непосильную задачу – узнавать или не узнавать строптивого доктора, но, видимо, придя к выводу, что корона с его ушей не свалится, снизошел до холодного, почти незаметного кивка – мол, заметил и даже узнал. Тонкий излом губ, зажатый между толстыми щечками и двойным подбородком, слегка дрогнул, чуть приподнялась бесцветная бровь, тем самым подчеркивая заплывшие мутные глазки, и все лицо сразу стало напоминать тот блин, который бывает первым, то есть комом.
