«Теперь я готова к путешествию», – сказала Лусия.
И снова в глазницы бинокля он видел Витьку, и большую добрую морду коровы, и двух бабочек-капустниц, порхающих над ними, и немца, самого жестокого немца, который только был на этой войне.
Сергей Алексеевич отвернулся от окна и зажег свет, он хотел отделаться от утренней серости. В это время без стука, заспанная и простоволосая, влетела в комнату хозяйка, Егоровна.
– Ишь, чего выдумал! – закричала она. – Электричество палить зря! Подошла к выключателю и решительно погасила свет, потом на ощупь, в темноте, стала пробираться к дверям, ударилась ногой о стул, чертыхнулась и уже у дверей сказала: – За свет дополнительная плата полагается, если так…
– А я уезжаю сейчас, – вдруг сказал Сергей Алексеевич и понял точно, что теперь-то он уедет.
Егоровна зажгла свет:
– Уезжаешь… Далеко ли?
– К сыну, – ответил Сергей Алексеевич.
– К сыну? – удивилась Егоровна. – А говорил, что бобыль, что один на всем свете.
Сергей Алексеевич ничего не ответил – да и что он мог ответить этой женщине, – достал из-под кровати чемодан и начал собираться.
– Соврал, значит, – сказала Егоровна. – Все мы одним миром мазаны. Прикинулся бедненьким, чтобы поменьше взяла с тебя, жалеючи.
Слова эти больно ударили Сергея Алексеевича и вновь вернули его к Витьке. Он, как-то даже не понимая, что делает, вдруг восстановил в памяти, впервые за все годы вполне сознательно, день похорон сына.
Он стоял впереди всех. А четверо красноармейцев опускали гроб в могилу. За ним стояли женщины и дети. Потом маленькая девочка, дочь Васильевой, вышла вперед и положила на свежий холмик букет полевых цветов.
Потом он повернулся, чтобы уйти, и все расступились, и он увидел пленного немца. Глаза их встретились. Не помня себя, вытащил из кармана пистолет, Витькин пистолет, и поднял его, чтобы выстрелить в немца. И все кругом молчали, а немец закричал и упал на колени, и он бы все равно, вероятно, его убил, если бы не заплакал какой-то ребенок.
Он увидел себя со стороны и отчетливо представил, как дети, которые его окружают, вырастут и всю жизнь будут помнить про это. Другое дело – война с врагом, а тут без надобности, по злости, и все это прозвучало в нем так отчетливо, что он спрятал пистолет и ушел.
– С тебя десять рубликов, – сказала Егоровна.
Он хотел возмутиться, какие еще десять рубликов, он сполна рассчитался, когда собирался уезжать до болезни. Но Сергею Алексеевичу хотелось побыстрее от нее отделаться, и он достал деньги и пересчитал: их у него оказалось больше трехсот. Двести положил на стол и пододвинул Егоровне.
– Что это? – не поняла Егоровна.
– Вам, – ответил Сергей Алексеевич.
– С чего это вдруг? – сказала она.
– Как солдатской вдове, – ответил Сергей Алексеевич. – Мы ведь с ним вместе воевали, за одно святое дело. – Он кивнул на фотографию. – Вот и возьми от меня помощь. Только одна просьба: фотографию эту подари мне.
Егоровна как-то странно промолчала и покосилась на стопочку денег. А Сергей Алексеевич тем временем снял фотографию со стены и спрятал в чемодан. На стене остался темный квадрат невыцветших обоев.
– А что же я теперь здесь повешу? Заместо этой?
– Не знаю. Вам видней.
– Ну-ка, повесь! – вдруг сказала Егоровна. – Фотографию верни-ка на место! – и бросилась к чемодану Сергея Алексеевича, оттолкнула его и выхватила фотографию.
– Ну что ты, право, – сказал Сергей Алексеевич, снова переходя на «ты». – Если бы я знал… Пожалуйста…
