Каждый выбирает по себе - страница 3



                    дышит ровно
всей протяженностью
          древних своих лесов.
Это во мне
          снега по весне не тают
и ноздреватый наст
          у краев примят.
Птицы Сибири
          в груди у меня
                    летают.
Реки Сибири
          в крови у меня
                    гремят.
Это во мне
          медведи заводят игры,
грузно кряжи качаются
                    на волне.
Ветер низовый.
          Кедры роняют иглы.
Хвойные иглы  –
          это во мне, во мне.
Это во мне поднялся
                    и не стихает
ветер низовый,
          рвущийся напролом.
Смолка
          по старой лиственнице стекает.
Бьет копалуха раненая
                    крылом.
Я ухожу из вьюги,
          из белой вьюги.
Лодка моя качается
                    на волне.
Еду куда-то.
          Морем дышу на юге.
Белые вьюги
          глухо гудят во мне.

Вдовы

Как части гарнизона,
погибшего за Брест,  –
бессменно и бессонно
несут они свой крест.
Без жалобы и вздоха,
грядущему на суд,
тебе на суд, эпоха,
свой крест они несут.
Давно ушли мужчины
от этих берегов.
Оставили морщины.
Оставили врагов.
Оставили негусто,
уйдя в небытие.
Нетленное искусство.
Бессмертие свое…
Бессмертные романы.
Посмертные листы.
А между тем карманы  –
пусты они, пусты.
Но вечно ждать готовы  –
всё ждут, что позовут,  –
седеющие вдовы
надеждою живут.
Всё верят, что воздастся
за совесть и за честь.
Что рукопись издастся,
и смогут все прочесть.
И что один приятель,
им преданный навек,
талантливый ваятель,
но бедный человек,
украсит ту могилу,
тот холмик некрутой,
надгробною фигурой,
гранитною плитой…
Посмертная страница.
Бессмертная строка.
Но все это хранится
в безвестности пока.
Но вечно ждать готовы,
всё ждут, что позовут,  –
седеющие вдовы
надеждою живут.
Живут, свое отплакав.
Глотают стужу ртом.
Платонов и Булгаков,
мы встретимся потом.
Минуты этой ради
хранят они года
те общие тетради
их общего труда.
Хранят светло и нежно,
и всё у них в былом.
Но вера и надежда
сидят за их столом.

«Все сущее мечено временем…»

Все сущее мечено временем.
          А вот замечается вновь,
что время рифмуется с бременем,
          с любовью соседствует кровь.
Старинные связи не сломлены
          и медленно сходят на нет  –
так прочно они обусловлены
          всем опытом прожитых лет.
Нам годы минувшие помнятся,
          не так наша память слаба.
А все же смотрите, как полнятся
          значением новым слова.
Иные уходят в предание,
          иные лишь стали верней.
Я в будущем вижу братание
          не схожих по виду корней.
Надежными узами связаны,
          сроднившись на все времена,
там пальмы рифмуются с вязами,
          с планетою нашей  – луна.
И больше не кажется странностью,  –
          то детям известно давно,  –
что время рифмуется с радостью,
          что людям созвучно добро.

«Приближаясь к спокойному устью…»

Узнаю тебя, жизнь, принимаю…

Приближаясь к спокойному устью,
оставляя все дальше исток,
иногда с неосознанной грустью
календарный срываю листок.
Я с непрожитых чисел снимаю
отслужившее службу число,
будто парус рукой поднимаю,
заношу над водою весло.
И несут меня быстрые воды,
только веслами крепче ударь,  –
и смещаются даты и годы,
и летит со стены календарь.
Ты узнай меня, мама родная!
Это я, в гимнастерку одет,
прохожу от Днепра до Дуная
и старею на тысячу лет.
Я усы фронтовые не брею.
В них впитался махорочный дым.
Я мужаю, взрослею, старею
и опять становлюсь молодым.
Засыпаю при сполохах красных.
Прохожу в перекрестном огне.