И дети голодали их.
Детей врагов кормить не стоит —
Так Сталин, видимо, велел.
Когда шёл поезд над рекою
К Уфе, в реку ту, Агидель
Больные женщины бросали
Грудных младенцев, не таясь
Упрёков, сами умирали
С болезнью больше не борясь.
Но мать Казима, прижимала,
Испуганно, к своей груди.
Шамсиниса, конечно, знала.
Что трудно будет впереди.
Но бог ей дал ребёнка, чтобы
Она сберечь его смогла.
Не зря она молилась богу,
Чтоб он отвлёк её от зла.
50
Мать. Всех инстанций жизни выше.
С великой совестью души.
Она, как будто бога слышит,
Когда задумавшись в тиши,
Ребёнка медленно качает,
Чтоб сын спокойно мог поспать.
Но и во сне, малыш вздыхает,
Как будто чувствует он мать.
Ведь, каждой жилкой тела, сердца,
Он связан с матерью своей.
Спешит теплом её согреться
Младенец, с самых первых дней.
Он суть её. Он продолженье
Её надежды и любви.
Но, сколько надобно терпенья
Ей с ним. Всегда. В любые дни.
Хотя порой и трудно очень,
Но радостно с ребёнком быть.
А их немало, между прочим,
Детей, и нужно всех любить.
51
С ней пять детей сейчас, и нужно
Всех и одеть, и накормить.
Еды хватает лишь на ужин.
И мать не знает, как ей быть.
Всё то, что сохранить сумела,
В те дни, весь скарб своих вещей,
Она продать уже успела,
Но не хватало денег ей.
И дети старшие нанялись
На лесоразработки, им,
Хотя работать и приняли —
Платили меньше, чем другим.
Отец их тоже, там работал,
Больной, он, тяжести таскал.
На этих лесоразработках
Он наказанье отбывал
Ему работу бы, полегче,
Увы, он был приговорён.
Не смог семью он обеспечить
В лихое время тех времён.
52
И мать работала, конечно,
Но кем? Малыш не знал о том.
Отцу не становилось легче,
И, увядая с каждым днём,
Слабел он, к богу обращаясь,
Молитвы тихо вознося.
И с жизнью, медленно прощаясь,
Взор устремил он в небеса.
И, в благостное чудо веря,
Молил Всевышнего, вернуть
Святую истину и веру
Всем тем, кто выбрал новый путь.
И, отдохнув, совсем немного,
Молясь и каясь, попросил
Он для семьи своей, у бога
Чтоб счастья дал им бог и сил.
И чувствуя уход в бессмертье,
«Прости!» – жене своей сказал.
Обнял детей всех перед смертью.
И навсегда закрыл глаза.
53
Вновь горе, чуть не ослепило
Шамсинису, она опять
В слезах вся. В день тот, трудно было
Ей даже голову поднять.
И плача над супругом долго,
Была готова рядом лечь,
Прося прощения у бога,
За то, что не смогла сберечь.
И дух её сопротивлялся,
Расстаться, не желая с ним.
И плач детей не прекращался.
Конечно, плакал и Казим.
То горе, вмятиной на сердце,
Рубцом осталось навсегда.
Хотя сознанием о смерти
Отца, не ведал он тогда.
Ребёнок, как он мог запомнить
Тот самый горький, чёрный день,
Уснув, в одной из тихих комнат,
Где затаилась смерти тень.
54
Но жизнь, стараясь продолжаться,
Не терпит долгих, горьких слёз,
И не желает повторяться
Бедой, среди тревожных грёз.
Ведь в вечной грусти и печали
Нет смысла зря существовать.
Нас жизнь зовёт, в иные дали,
Чтоб, как и прежде, расцветать,
Любовью светлой наполняясь
И удивляя красотой.
Чтоб жили люди всем на зависть,
Объединенные судьбой.
Найдя святое утешенье
В трудах и в истине души.
Забыв былые прегрешенья,
Чьи отзвуки ещё слышны.
Туда не зря мы все стремимся,
Не забывая прошлых дней.
И наши горестные мысли
Сгорают, словно бы в огне
В сиянье жёлтого заката,
В вечерний незабвенный час.
И мир, что грустным был когда-то,
Восторжествует, вдруг, смеясь.
55
Конечно же, не зря просила
Шамсиниса, не просто так,
Чтоб ей, с семьей всей, разрешили
Вновь возвратиться в Зигитяк.
