– Возможно – сказал доктор – И даже наверняка. Но и у вас будут потери. Интересно, что на это скажут козаки?
– Вот если бы среди нас был один-другой Ротшильд, так может оно того бы и стоило – голос Рувима снова стал мягким, даже вкрадчивым – Но где же я возьму вам здесь Ротшильда? Таки может не стоит умирать за дырки в моих карманах?
На это сотник только неопределенно пожал плечами.
– Не думаю – мягко сказал доктор – что ваши гайдамаки настолько ненавидят какого-нибудь еврейского старика, что готовы идти под пулю.
– Не будьте столь уверены – задумчиво произнес сотник – Если по-правде, то я и сам евреев не люблю.
– Но вспарывать животы не пойдете – голос доктора почему-то перестал быть мягким – Так ведь? Ведь не пойдете?
Он смотрел на сотника в упор и тот молчал, но не отводил взгляда.
– Вот что я вам скажу, пан сотник – доктор уже почти кричал, но это был спокойный полукрик уверенного в себе человека и не было в нем даже капли истерии – Именно в вас все зло! В таких, как вы! Которые сами не убивают, но не мешают убивать другим.
Сотник по-прежнему молчал, лишь по его скулам ходили желваки.
– Вы ведь образованный человек. Как минимум гимназию закончили – продолжил доктор значительно тише – Неужели вы не понимаете, что ничего путного нельзя построить на крови? И через годы и годы, когда вы уже не захотите никого больше убивать, вам припомнят эту кровь и все ваши благородные замыслы будут тщетны.
– Так мы ни до чего не договоримся – неуверенно пробормотал сотник.
– Мы уже договорились – дед Панас резко поднялся – Можете разломать пару еврейских лавок на вокзальной площади. И моли бога, если, конечно, ты в него веруешь, чтобы твои козаки на этом и угомонились.
Сотник тоже поднялся, надел, не застегивая, свою шинель с тремя звездами на синих петлицах и, не попрощавшись, вышел из хаты.
– Как ты думаешь, Панас, они придут? – спросил Рувим.
– Думаю, что не решатся – задумчиво ответил дед – Но вы, на всякий случай, приготовьте свой пулемет.
Петлюровцы разграбили и разрушили не две, а все еврейские лавки на вокзальной площади. Но в слободу они не спустились и погрома в Казатине не было.
…А теперь к их автомобилю приближались эти трое с такими же желто-синими нашивками на рукавах. У третьего, того, что в кителе, на его малиновом берете виднелся и до боли знакомый трезубец. Час от часу не легче! Кто же это? Тут он разглядел погоны на плечах третьего. Неужели белогвардейцы и петлюровцы опять сражаются вместе, как в 19-м? И все же, это лучше чем малиновые околыши. Теперь он вспомнил те давние слова Клауса.
– Этот двигатель, Сева, работает в нарушение всех законов природы – говорил Райхенбах – Боюсь только, что и законы природы не останутся в долгу. Особенно я опасаюсь нарушения времени. Ты, наверное, не представляешь, насколько опасно шутить со временем. Я тоже не представляю…
Дома Клаус учился в чешской гимназии и местным языком владел свободно. Поэтому русским он тоже овладел быстро и через два года после своего бегства изъяснялся легко, даже изысканно. Все же его немецкий акцент никуда не делся, он иногда коверкал слова и понять его порой было непросто. Поэтому в тот раз Всеволод подумал, что судетец просто неудачно пошутил. Больше Клаус не возвращался к тому разговору, наверное и сам сомневался в том, что озвучил. А вот сейчас его слова невольно припомнились вновь…
– Какой сейчас год? – тихо, надеюсь в душе, что его не услышат, спросил Всеволод.
