— Гад. Паршивец. Да как ты посмел ко мне заявиться, — кипятится Плюшка и все-таки цепляет мой локоть томатным залпом.
Не выдерживаю, цепляю пальцем помидорное пятно и отправляю в рот. И опять — вкусовой оргазм, будто мало мне что с фуршета еле выполз. И еле отняли у меня там блюдо с потрясающим тем самым пирогом.
— Бог ты мой, ты и кетчуп сама делаешь?
— Делаю! Из крови особо одаренных придурков! — щерит зубки Максимовская.
— О! Где ты их отлавливаешь? — заинтригованно уточняю я, не поднимаясь с карачек, — мне смерть как нужен новый особо одаренный брендрайтер. Может подскажешь темную подворотню, где поискать?
— Я тебе подскажу кладбище со свободной могилкой! И путевочку оформлю. Сюда иди, сволочь!
— Бегу-бегу, — киваю, но не тороплюсь выполнять обещание, — ты только пузыречек свой закрой, сахарная. Оставь мне хоть что-то для пельмешек. Кстати, а пельмени ты ведь лепить умеешь? Обожаю домашние пельмени.
— Ща я тебе так твой пельпень залеплю, — кровожадно скалится Плюшка, но мне уже очевидно, что кетчуп у неё на исходе. Выстрелы стали гораздо реже, правда и руку в стрельбе Юлька однозначно поднабила. Рубашку мне однозначно придется отправить на помойку. Вероятнее всего — после того как я её оближу.
— Юль, а Юль, ну вот чего ты разошлась-то? — мурлычу я как можно обворожительней, — я ведь не обижаюсь на тебя за торт. Ну не хочешь ты на концерт — в ресторан пошли. Или куда ты хочешь? Хочешь на вертолете над Москвой полетать? С парашюто вместе прыгнем? Или может просто сходим в ночной клуб? Чего ты хочешь, женщина?
— Чтоб ты сгорел в аду, Бурцев! — рявкает Юля и с особым остервенением выкручивает бутылку, выжимая из неё особенно мощный, но — в кои-то веки последний кетчупный залп.
— Эй, я не хочу без тебя гореть! — я выбираюсь из-за капота машины. Нужно сказать, что красный кетчуп на бирюзовом Порше смотрятся удивительно гармонично. Хоть аэрографию такую вот абстрактную сразу после мойки заказывай.
— Закончились у вас снаряды, миледи? — спрашиваю насмешливо, глядя как Юлька недовольно кривясь трясет бутылку, пытаясь стрясти себе кетчупа со стенок еще на один выстрел.
Зря я это.
Потому что первое, что мне выписывает Юльчик — взгляд, горячий отнюдь не из-за пламенной страсти, а жаль! А второе — пустой пластиковой бутылкой от кетчупа, прямо в лобешник. Сообразила таки!
Ладно, я тоже не дурак. И даже больше того я — режиссер-постановщик. В маленьких сценках на узкую публику я собаку съел.
— Да блин! — вскрикиваю, драматично хватаясь за лоб, — ты что творишь-то, Максимовская?
— Ты сам приперся! — возмущается Юлька, но боевой запал в голосе уже звучит не так уверенно, потихоньку вытесняясь чувством вины.
— А ты всех мужиков так страстно встречаешь? Поэтому до сих пор не замужем? — буквально заставляю голос звучать сердито. В башке-то сейчас гребанные единороги нагадили розовым, настроение самое что ни на есть добродушное, но оно мне сейчас не на руку.
— Нет, не всех. Только тебя. — в голосе Плюшки звучит все больше виноватости. Она даже делает первый неуверенный шажок в мою сторону.
— Ну, спасибо, блин! — отворачиваюсь от неё, во многом и потому что с близкого расстояния будет понятно, что ладонью на лбу я припрываю главным образом скромное красное пятно.
Не такая у меня хрупкая черепная коробка, как я сейчас пытаюсь убедить Плюшку.
— А чего ты ко мне прилип, Бурцев? — раздраженно бурчит Максимовская, неохотно, по шажочку — но все-таки двигаясь в мою сторону, — что у тебя, детство в штанах заиграло?
