– Тебе помочь, или сам поднимешься? – спросил один из милиционеров таким голосом, что Жираф ощутил легкую дурноту.
Спустя мгновение (не без помощи сильных рук, естественно) Жираф принял вертикальное положение. Его спросили, что ему было нужно от старика, но он только съежился под ледяными взорами. Вопрос повторили, но ответ так и не был получен.
Жирафу досталось меньше остальных, и он лелеял надежду, что его больше не тронут. Шепча: «Кончайте, мужики», он переводил беспокойный взгляд с одного недоброго лица на другое.
– Ага, голос прорезался! – прищурив глаза, воскликнул один из ментов. – А мы думали, ты немой. Что там бубнишь – кончайте, мужики? Сейчас кончим. Гондоны у нас есть? – поворачиваясь к своим товарищам и подмигивая, спросил он.
Получив положительный ответ, жестокий шутник скомандовал:
– Давай-ка его в автобус.
Приняв все за чистую монету, Жираф завизжал «нет!» так пронзительно, что ютившиеся в кронах деревьев птицы вспорхнули с насиженных мест. Его отпустили, но не совсем. Развеселый спецназовец предложил ему сделку:
– Хорошо, мы тебя не тронем, но ты должен трижды проорать на всю улицу: «Я люблю СОБР!» Идет?
Нет, Жираф не хотел этого делать. Ответом на его несогласие стал сокрушительный удар по печени. Он присел на корточки, из открытого рта показалась нитка слюны. Ему хотелось, чтобы этот кошмар поскорее кончился, чтобы его оставили в покое, ушли, дали прийти в себя, зализать раны. Злость и дерзость покинули его, уступив место покорности и испугу. Да, он был готов кричать что угодно, лишь бы выездная сессия ада убралась обратно, в преисподнюю. «Чистильщик» попал в чистилище. Глаза, еще пять минут назад прищуренные, разглядывающие мир с нескрываемой злобой, были теперь круглыми, как у ребенка, которому авторитетно сообщили, что нынешней ночью его заберет Бука. Все еще сидя на корточках, он завопил:
– Я люблю СОБР!
– Громче! – крикнули ему.
И Жираф заорал во всю глотку:
– Я люблю СОБР! Я люблю СОБР!
Выпалив это, он замолчал, и хотя боль отпустила, ушла, начал стонать. Менты, дико хохоча, прошли мимо него.
– Если «борзянка» не будет давать покоя, звони – мы ее выбьем, – сказал один.
– Ты понравилась нам больше твоих подружек, – добавил другой. – У тебя очень сексуальный голос.
Слуги закона перешагнули через пузырящего кровавой соплей Крюка и остановились перед бездыханным с виду Гномом.
– Он живой? – бритый наголо спецназовец толкнул в бок своего молодого товарища по оружию. – Проверь у него пульс.
Молодой тотчас наступил на запястье Гнома, у которого аж кости затрещали.
– Живой, – возвестил лысый. – Вон пальцами зашевелил. Айда отсюда, пускай малыши свои мультики досматривают.
И собровцы сели в автобус, и тот покатил, оставив после себя голубоватое облако выхлопных газов и троицу, для которой вечер был безнадежно испорчен.
Жираф и Крюк поднялись на ноги синхронно. Первого боль уже отпустила, но он изображал страдальца и шел навстречу второму, согнувшись в три погибели. Они обменялись понимающими взглядами. Держась за животы, словно их понос прихватил, они подошли к Гному. Тот как раз поднял дрожащие веки. Его бледная, с голубыми прожилками вен рука коснулась лба. Казалось, он проверил: на месте ли голова, и, убедившись, что она на месте, с облегчением вздохнул. Его рот, кровавый, точно у недавно вкусившего крови вампира, раскрылся:
– Во встряли.
– Да, – согласился Жираф, – вытянули не ту карту.
