– Нет, мама, пожалуйста, не надо, помоги мне…
Еще один удар ногой. Кэрри закричала.
– А Ева была слаба и выпустила в мир черного ворона, – продолжала мама, – и этот ворон звался Грех, а первый Грех звался Сношение. За что Господь наложил на Еву проклятие, и это проклятие есть Проклятие Крови. Адам и Ева были изгнаны из райского сада на землю, и Ева узнала, что живот ее растет от ребенка.
Снова удар ногой под зад, и Кэрри пропахала носом по деревянному полу. Они были уже в комнате с алтарем. Здесь на столе, покрытом шелком с вышивкой, лежал крест. По обеим сторонам от него стояли белые свечи. За ними раскрашенные изображения Христа и его апостолов. А справа – самое ужасное место, темная пещера, где гасла любая надежда, любое противление Божьей – и маминой – воле. Дверь чулана, словно в насмешку, стояла открытой. Внутри, под жуткой синей лампой, которая никогда не выключалась, висела репродукция Дерро по впечатлениям знаменитой проповеди Джонатана Эдвардса «Грешники в руках разгневанного Бога».
– И было второе проклятие, Проклятие Деторождения, и Ева родила Каина в муках и крови.
Даже не дав Кэрри подняться, она волоком подтащила ее к алтарю, где они обе упали на колени, и мать крепко схватила дочь за руку.
– А за Каином Ева родила Авеля, поскольку не очистилась еще от Греха Сношения, и потому Господь наложил на нее третье проклятие, Проклятие Убийства. Каин поразил Авеля камнем. И все-таки ни Ева, ни дочери ее не очистились от греха, и на их грехах основал Хитрый Змей свое царство разврата и мерзости.
– Мамочка! – кричала Кэрри. – Мама, ну послушай, пожалуйста. Я не виновата!
– Преклони голову! – твердила мама. – И будем молиться.
– Ты должна была мне сказать!
Мама с силой опустила тяжелую руку на затылок Кэрри – за этим движением чувствовались все одиннадцать лет, что она провела, таская тяжелые тюки с бельем и двигая тележки с мокрыми простынями. Голова Кэрри мотнулась вперед и ударилась об алтарь так, что задрожали свечи, а на лбу осталась красная отметина.
– Помолимся же, – сказала мама мягко, но непреклонно.
Плача и хлюпая носом, Кэрри склонила голову. Под носом, словно маятник, раскачивалась длинная сопля, и она
(боже если бы у меня был пятицентовик за каждый раз когда она заставляла меня здесь плакать)
стерла ее рукавом.
– Боже милостивый, – затрубила мама, откинув назад голову, – помоги этой грешной женщине рядом со мной узреть греховность ее возраста и ее жизни. Покажи ей, что, будь она безгрешна, на нее никогда не пало бы Проклятие Крови! Возможно, она совершила Грех Похотливых Мыслей. Возможно, она слушала по радио рок-н-ролл. Возможно, ее искушал Антихрист. Покажи ей, что это Твоих мстительных, но добрых рук работа, и…
– Нет! Пусти меня!
Кэрри попыталась встать, но мамина рука, крепкая и безжалостная, как стальные кандалы, вернула ее на колени.
– …и что это Твое знамение, и что отныне она должна идти прямой дорогой, иначе не миновать ей мук в геенне огненной. Аминь. – Она взглянула на дочь своими блестящими, огромными из-за очков глазами и добавила: – А теперь иди в чулан.
– Нет! – Кэрри почувствовала, как от страха у нее сперло дыхание.
– Иди в чулан. И молись. Моли Господа о прощении за твои грехи.
– Я не грешила, мама. Это ты согрешила. Ты не предупредила меня, и все надо мной смеялись.
Ей снова показалось, что в маминых глазах мелькнул страх, но он исчез так же быстро и беззвучно, как зарница. Мама принялась силой заталкивать Кэрри в чулан, залитый мертвенным голубым светом.
