Медленно, аккуратно она опустила штангу. Почувствовала холодное прикосновение железа к голой коже над спортивным лифчиком. Снова рыкнула по-звериному и опять подняла штангу.
Правая рука задрожала, грозя согнуться.
– Твою мать, – прошипела Мор сквозь стиснутые зубы. И сжала штангу так, что пальцы побелели.
Штанга, звякнув, опустилась на стойку. Мор села. Подняла с пола полотенце. Обтерла пот с лица. Прислушалась к стуку сердца в груди – бам, бам, бам. Боль доставляла ей радость. В ней была и угроза смерти, и гарантия жизни. Бояться тут нечего. Мор знала, что наслаждение и боль берут исток в одной и той же области мозга. Доведенные до крайности, они становятся неотличимы друг от друга. Наслаждение болью. Боль наслаждения.
Сорвала с себя насквозь вымокший лифчик, распустила волосы и по коридорчику с арочным потолком прошла в подвальную ванную. Вывернула ручку душа, торчащую из стены, покрытой белой, как в метро, плиткой, выскользнула из спортивных шортов и секунду спустя ступила под струю воды. От пронзительного холода кожу защипало. Постепенно вода стала теплеть, пока наконец вокруг ее тела не заклубились огромные облака пара.
Без каблуков росту в Мор было от силы метр семьдесят, но исходящая от нее энергия добавляла ей сантиметров пятнадцать. В свои тридцать восемь она обладала фигурой мраморной статуи. Четко очерченной, но не перекачанной. Сексуальной, но не похабной. Каждая линия, каждый изгиб имели свой смысл и назначение.
Крутанула ручку вправо, и поток воды иссяк. Теплые капли падали с хромированной головки душа ей на затылок, пока она вытиралась.
Заморачиваться с одеванием она не стала.
Голая, поднялась по винтовой лестнице на первый этаж своего дома в Голливуд-Хиллз, прошла через элегантную, со вкусом обставленную гостиную туда, где из пола, точно ребро механического божества, вырастал металлический штатив на шарнирах. Открыла ноутбук, лежащий на полке из рифленой стали.
Следующие два часа Мор писала, подставив обнаженное тело поцелуям рассветного солнца. Это был ее языческий ритуал – писать голой, пока последние звезды покидают светлеющее небо. Она почти не спала – три-четыре часа самое большее. Каждая секунда бодрствования была подчинена насущной необходимости: есть, пить, трахаться, заниматься спортом, работать. Ее разум походил на цепь хитроумно соединенных ловушек: стоило захлопнуться одной, другая уже была наготове.
Каждый день она старалась придерживаться строгого распорядка. Три часа писать, никаких перерывов, никаких исключений. Час на обед. После обеда писать еще минимум четыре часа. Большинство литераторов считали за счастье выдавать по десять страниц в сутки. Мор, когда ничто не нарушало ее графика, каждый день гарантированно добавляла к рукописи по двадцать страниц. Если она работала над сценарием, то в конце дня выходило не меньше тридцати. Она не страдала от писательского запора. Это удел слабых, недисциплинированных. Сочинение прозы казалось ей похожим на секс. Грубое, первобытное занятие. Имеющее одну цель – доставить ей самой удовольствие. Читатели могут подпитываться ее силой… или убираться восвояси. Если читателям не по зубам те истории, что она предлагает, то такие читатели ей не нужны. Пусть себе сидят в уютных креслах и тешатся заплесневелой дрянью от Себастьяна Коула.
Пальцы Мор без устали колотили по клавишам, будто капли дождя, словно темное облако разразилось мощным ливнем прямо в гостиной.
