Выйдя из поезда, она направилась обратно к магазину. Эта часть Бауэри находилась на южной окраине района, известного как Маленькая Германия, или Kleindeutschland, где проживало самое большое количество немецких иммигрантов. Более зажиточные люди обитали к северу от Хьюстона, но чем ближе вы продвигались к центру города, тем больше могли заметить, как бедность сковывала людей в тиски. Белье висело на веревках, натянутых поперек аллей и балконов. Дети с немытыми лицами, оставленные матерями без присмотра, пока те страдали от гнета ежедневных обязанностей, сновали по подъездам. Звуки плача младенцев и лая собак соперничали с грохотом проносящегося мимо вагона поезда, извергающего дым и сажу в загрязненный воздух. Такова была жизнь бедных работяг в Нью-Йорке, и Элизабет страстно хотелось писать о них, а не об избалованных павлинах Пятой авеню.
Высокий мужчина в холщовом фартуке и котелке стоял перед мясной лавкой, покуривая трубку с замысловатой резьбой. У него были усы, похожие на щетку для обуви – темные, густые и пушистые, – а рукава рубашки, закатанные до локтей, обнажали мускулистые предплечья. На вид ему было чуть за сорок, отчего этот мужчина с властным видом напомнил Элизабет самого мистера Вебера. Рыжая кошка обвила своим гибким телом его голень, приподняв хвост и держа глаза полузакрытыми – воплощение кошачьей безмятежности. У многих магазинов города были свои усатые друзья, и Элизабет с трудом могла представить себе лучшую жизнь для животного, чем в мясной лавке. Она позавидовала этому простому счастью.
Светский этикет запрещал уважаемой молодой леди приближаться к незнакомому мужчине на улице. Глядя в темное окно третьего этажа, она размышляла, что делать, как вдруг мясник постучал своей трубкой о железный поручень, вытряхнул остатки пепла и вернулся в свою лавку.
Элизабет посмотрела на квартиру на третьем этаже, но не увидела никакого движения за темными окнами: в ней не прослеживалось признаков жизни. Она уже собиралась войти в мясную лавку, когда услышала позади себя шипение:
– Псс, мисс! Сюда, мисс!
Обернувшись, она увидела женщину неопределенного возраста, с бугристой кожей и проницательными темными глазами. Ей могло быть как сорок, так и восемьдесят лет. Пьянство и разгульная жизнь уже сказались на ней, сделав кожу тусклой, а кости истонченными. Она стояла перед салуном «Запойная ворона» через две двери. Таких заведений на Бауэри было множество, часто по три и более на квартал.
Одетая во все черное, с выдающимся тонким носом и острыми скулами, женщина напомнила Элизабет ворону. И вправду, при каждом шаге в ее сторону женщина проявляла настороженность, подобно птице: начала оглядываться по сторонам, быстро вертя головой, словно проверяла, нет ли опасности. Ее настороженность казалась излишней. Все на улице, казалось, были поглощены своими делами, спеша, как типичные жители Нью-Йорка. Считалось, что людям, приехавшим в город из других мест, хватало всего месяц, чтобы начать быстрее ходить, быстрее говорить и даже быстрее есть и пить.
Она пристально посмотрела на Элизабет.
– Вы выглядите, как та молодая леди.
Элизабет почувствовала запах алкоголя в ее дыхании: дешевого зернового виски, такого, от которого у вас разъедаются внутренности и гниют зубы.
– Какую юную леди вы имеете в виду?
– Ту, которая жила там, на третьем этаже, в квартире, на которую вы смотрели.
