Лететь ещё несколько часов, и я вдруг понимаю, как смертельно устала за этот безумно долгий день: начиная с момента, как оказалась под бампером роскошного авто и заканчивая… Нет, не буду лучше об этом всём вспоминать: затолкаю это всё в самые дальние ящики своего подсознания. И пока вместе со мной рядом, в иллюминаторе, прямо как привязанная за ошейник собачка, весело летит полнолицая луна, я незаметно для себя засыпаю…
– Кира, Кира! – слышу я сквозь сон смутно знакомый голос. И даже во сне вздрагиваю, вспоминая своего отчима.
Мгновенно просыпаюсь: это всего лишь сон. Его больше нет.
Надо мной стоит, склонившись, Малак, и я вижу скульптурный рельеф мышц на его обнажённом теле, на котором болтаются наспех натянутые на бёдра джинсы. Сразу же целомудренно вздёргиваю взгляд выше и вижу его встревоженное лицо. По-прежнему такое же прекрасное, но теперь на нём нет и тени той обычной надменности, которая закрывает его, как вечная маска превосходства.
Сейчас на нём только сверкают изумрудным блеском его нереальные глаза, и я вижу на секунду перед собой растерянного растрёпанного мальчишку, пока он снова не берёт себя в руки.
– Что случилось? – спрашиваю я в тревоге, уже ожидая, что за мной прямо здесь, на волшебном вертолёте, прилетел спецназ.
– Идём со мной! Скорее! – тащит он меня уже за собой, схватив за руку.
И я отмечаю про себя, что он назвал меня по имени. Кира.
Он что, запомнил, как меня зовут?
Он вталкивает меня в ту самую дверь, в которую он до этого вошёл со своей дивой. Я была права: это и есть отдельная роскошная спальня. В которой бы легко поместилась вся моя крошечная хрущёвка. Все стены салона обтянуты каким-то нежным розовым шёлком с вышитыми на нём райскими птицами и цветами, а у стены стоит мягкий диван с золочёными ножками. Мои голые ступни утопают в лилейной нежности ковра, и вся роскошь этой комнаты сразу же обволакивает меня своей ароматной негой. Да тут даже пропитано всё какими-то едва знакомыми запахами: бергамотом, мускусом, ванилью? Я не понимаю, зачем меня Малак привёл сюда, пока он не подводит меня к гигантской, поистине королевской, кровати: и я вижу на ней крошечную тонкую фигурку.
Она вздрагивает и хрипит, и я вижу, как под ней на кремовых батистовых простынях зияющей дырой растекается лужа.
Я вскакиваю на кровать, нависаю над ней, всматриваюсь в покрытое испариной лицо и в закатившиеся глаза с крошечными, как иголки, зрачками.
– Нам срочно нужно в ближайшую больницу, – отдаю я команду. – И где, блядь, стюардесса?! Сообщите пилоту, – приказываю я. – Он должен запросить посадку в любом, мать его, ближайшем аэропорту! – вспоминаю я все обрывки новостей, сериалов и книг, накопившиеся в моём мозгу за годы жизни.
Беру в пальцы тонкое запястье, которое кажется мне сейчас почти детским, и ничего не могу почувствовать. Нащупываю сонную артерию под острым подбородком и подушечкой пальцев ощущаю едва уловимый толчок. Ещё один. Но очень слабый.
– Она ещё жива, – смотрю я на Малака. – Ей надо скорее к настоящим врачам. Я ведь ничего не знаю, на самом деле, – признаюсь я ему.
И в следующую секунду он убегает из комнаты за стюардессой, пока я смотрю на это каменеющее на глазах лицо, словно невидимые дементоры высасывают из него жизнь, капля за каплей. Она всё ещё хрипит и вздрагивает, изо рта льётся слюна, которую я машинально стираю краешком покрывала. Но я буквально чувствую своей кожей, своим спинным мозгом, что передо мной – всего лишь пустая оболочка. В которой больше никто не живёт.
