под ветром; потом к первому боту присоединили второй, примерно в восьми фатомах за кормой, и третий бот, на таком же расстоянии за кормой от второго. Ночь пришла, как только мы закончили наши действия, и что это была за ночь! Столь полна лихорадочным и смятенным беспокойством, что мы совсем не ведали отдыха. Крушение все стояло перед глазами моими. Никаким усилием не мог я изгнать из мыслей ужасы предыдущего дня: они преследовали меня всю ночь – длинную, как сама жизнь. Товарищи мои – некоторые из них были как женщины в период недомогания, они не представляли степени плачевности положения своего. Один или двое беззаботно спали, пока другие теряли ночь в бесполезных роптаниях. У меня имелся теперь полный досуг расследовать с некоторой степенью хладнокровия ужасные обстоятельства бедствия нашего. Явления вчерашнего дня сменяли друг друга в голове моей с такой быстротой, что лишь после многих часов суровых раздумий способен я был избавиться от мыслей о бедствии, как от дурного сна. Увы! Из этого сна нельзя было пробудиться, такой несомненной явью было, что мы существовали до вчерашнего дня как обычно и в один краткий миг сделались отрезанными от надежд и ожиданий жизни! У меня нет слов, чтобы описать весь ужас положения нашего. Лить слезы было без пользы совершенно, да к тому же не по-мужски, я не способен был предаться облегчению, которое они несли. Проведя часы в праздных печали и тоске, стал я раздумывать о сем случае, силясь понять, по какой необъяснимой судьбе или промыслу (каковых я поначалу не распознал) совершилось на нас это нападение, внезапное и самое смертоносное: да еще и животным, в сознательной жестокости никогда ранее не подозреваемом, чьи нечувствительность и безобидность вошли в поговорку. Все, казалось, подтверждало мой вывод, что действия его направляло все, что угодно, только не случайность: он произвел на нас два раздельных нападения с кратким перерывом, каждое из которых, будучи сделано лоб в лоб, тем самым складывая наши скорости, рассчитано было нанести нам наибольший ущерб. то были маневры, необходимые для достижения цели его. Облик его был страшен и выражал негодование и ярость. Он явился прямиком из стада, в которое мы только что вошли и в котором забили троих из товарищей его, словно бы охваченный местью за их страдания. Однако к тому можно указать, что обычный способ их сражения состоял всегда либо в многократных ударах хвостом, либо в лязганьи челюстями, о случаях же, подобных нашему, никогда не слыхивали даже старейшие и опытнейшие китоловы. К тому ж я поручился бы, что строение и сила китовой головы замечательно приспособлены для такого вида нападения: самая выступающая часть ее почти так же тверда и жестка, как железо, воистину я не могу ее сравнить ни с чем, кроме как с внутренней стороной конского копыта, на котором не оставят ни малейшего отпечатка ни острога, ни гарпун. Глаза и уши его отодвинуты от передней части головы примерно на треть всей длины и при такой атаке не подвержены опасности ни в малейшей степени. Во всяком случае, все обстоятельства, взятые вместе, все, что произошло перед глазами моими и вызвало тогда в моей голове впечатление обдуманного и рассчитанного китом ущерба (многие из каковых впечатлений я не могу нынче припомнить), уверило меня, что я в своем мнении прав. Положительно, во всех отношениях это был доселе неслыханный случай, возможно, самый незаурядный в рыболовецких анналах.
