В бардачке, вспомнил Грибов, лежит бутылка ликера, почти полная. Подарок одного партнера на Новый год. Неделю назад Грибов вот так же выехал за город, встал на обочине и выпил пару стопок, разглядывая темный заснеженный лес. Домой помчался пьяный, лихой, надеясь, что нарвется на полицейских, а дальше – ну ее, эту размеренную жизнь менеджера среднего звена. Аванс, зарплата, расписание. Работа – дом – работа. Одно и то же десять лет, и еще лет двадцать до пенсии. Надоело. Психанул бы, лишившись прав, уволился, бросился бы во все тяжкие. Но полицейские не попались, слома не произошло, и, очухавшись рано утром, Грибов снова надел костюм, нацепил галстук и отправился в офис.
А сейчас вот вспомнил о ликере и снова захотел остановиться у обочины. Метель, мороз – хорошо. Напьется по дороге обратно. Точно напьется. Но перед этим надо бы смотаться в дом к теще.
3
Он выбрался из машины, отметил, что от дороги к калитке тещиного дома протоптана в снегу тропинка – глубокие подмерзшие следы. Прошел по ней, пару раз поскользнувшись.
Дорога была пуста, горели редкие фонари, а небо рассыпало миллионы ярких звезд – такого в городе не увидишь. Грибов даже остановился на пару секунд, задрал голову – полюбоваться.
Потом долго возился с замерзшим замком и наконец провернул его. Послышался негромкий, лязгающий звук. Калитка открылась на четверть – дальше не пускал обледенелый сугроб.
Во дворе было темно и тихо. Слева стоял двухэтажный кирпичный дом, блестел темными окнами, в которых отражались отблески фонарного света. Крыльцо тщательно очищено от снега, только перила оставались под снежной пеленой. Двери закрыты.
Грибов осмотрел широкий двор – кто-то расчистил и его, сгребя снег в рукотворные сугробы вдоль соседского забора, тянущегося справа (наверняка Цыган, кому же еще?). В дальнем конце двора высилась кирпичная пристройка – летняя кухня, с мангалом под козырьком на улице. Там же оборудован курятник, темнеют затянутые сеткой окна. Слева от пристройки, если зайти за дом, будет выход в огород, где у Зои Эльдаровны теплицы. Ну и калитка к соседям.
Странно было находиться здесь без хозяев. В чужом дворе, около безлюдного дома.
Теща сюда въехала в шестидесятых. Была у них какая-то семейная легенда насчет переезда. Пару раз за столом Грибов слышал. Вроде бы дом этот построили еще в начале двадцатого века, до революции. Он чуть ли не первый кирпичный здесь. Какая-то Надина прапрабабка, что ли, жила. Потом всю семью вывезли в Ростов, а одна родственница осталась, стерегла. Большевиков пережила, раскулачивание, потом войну. После войны как раз тещины родители тут поселились, пожили немного и тоже уехали. А уже потом Зоя Эльдаровна вернулась. У них фотографии имеются, где теще местный чиновник торжественно вручает ключи. Мол, за верность традициям, и все дела. Не вспомнить уже точно.
Грибов прошелся по двору, скрипя снегом. За высоким кирпичным забором не было видно соседнего двора, но оттуда просачивался тусклый фонарный свет. Ветер подвывал, холод кусал за щеки. Непривычно тихо было здесь. Словно ночь отрезала от всего остального мира и этот двор, и пустующий дом. Ни машин, ни людей, никаких звуков из-за забора.
Торопливо поднялся по оледенелым ступенькам, отворил дверь, зашел внутрь дома. Где-то справа был выключатель, ага. Крохотная прихожая с вешалкой, а сразу за ней кухня – газовая плита, диван, небольшой пузатый телевизор на холодильнике. Обои белые, с ромашками. Грибов прошел, не разуваясь, в полумраке, на ходу набрал по телефону Надю. Она долго не брала трубку – ну, точно уснула! – потом спросила тихим уставшим голосом:
