Такого чувства там, на нижней палубе, он не ощущал, хотя непосредственно участвовал в процессе, здесь же, сидя за огромным турецким барабаном, он впадал в состояние очень похожее на транс, и все происходящее обретало другую, иную форму. Он словно выныривал из тела и оказывался вне всего, в области доступной только ему, по ту сторону рабства. В абсолютной свободе плавно текли его мысли, плавно перетекала вибрация от барабана по всему телу, плавно парило его сознание над несущимся по бескрайнему морю дромоном.
Волей каких богов, ему было неведомо, но однажды его расковали от весла и перековали на верхнюю палубу к барабану.
Вначале он не понимал, что это. Его глаза, привыкшие видеть, в течении потерявших счет месяцев, только исполосованную спину впереди сидящего, с гниющими, но поджившими ранами, теперь с восторгом впитывали открывшийся пейзаж. Спокойное море там на горизонте казалось сливается с небом, и не понять, где одно начинается, и где заканчивается другое. Свежий ветер ласкал лицо, вымывая из кожи и легких смрадный запах нижней палубы, он жадно хватал его ртом и пил, пил глазами, легкими, душой, пил жадно, захлебываясь от восторга.
Тяжелые, гладко отполированные ладонями предыдущего барабанщика, палочки, нелепо легли в его руки. Они были неуместны в его руках после весла, но оценить всю степень несуразности ему не дал, привычно опустившийся на плечи, кнут и отрывисто рявкнутое – «ритм».
Он знал этот ритм подкоркой, бегущей по венам кровью, частотою пульса, каждым вдохом и выдохом, и даже, когда казалось, что ты больше не сможешь подчиняться ему, тело все равно следовало за четким, неменяющимся ритмом. За одним взмахом весел следовал другой и так до бесконечности, как механизм.
Спастись от него можно было только со смертью. Тогда пара солдат быстро расковывала мертвеца и сбрасывала за борт. И ни одного скорбящего взгляда не сопровождало его в последний путь – только зависть.
Непривычная легкость палочек заставила руки взлететь высоко и без усилия опустить их на барабан. Звук получился беспомощный, но кнут умел воспитывать и не такому.
Через некоторое время он даже с радостью, давно забытой, принимался за свою обязанность. Мощная вибрация, исходящая от барабана, вместе с гулким густым звуком погружала его в какое-то пограничное состояние, что-то между явью и сном. Он покидал пределы судна и погружался в бессознательное: какие-то интересные непонятные образы проходили перед его внутренним взором и было ощущение что вот-вот и откроется, что-то большее, чем просто истина. Но оно ускользало, оставляя его наедине с более привычными, но очень болезненными образами. Он чувствовал вместо палочек в руках рукояти плуга, босые ноги погружались в мягкую ароматную землю, а усталые плечи жгло солнце, но это было счастье во всей его неприхотливой простоте. Он поднимал голову и там на краю поля видел женщину в развевающемся легком платье. Она ждала его, чтобы накормить обедом: его ждала похлебка и свежий хлеб и еще, кроме воды либо молока, его ждала ласкающая нежность в ее взгляде, которая заряжала его сильнее, чем еда и питье. Он буквально тряс головой, пытаясь избавиться от воспоминаний, он давно запретил себе вспоминать, слишком много боли это приносило и от безысходности хотелось рвать свое тело, чтобы не саднило в горле от слез, чтобы не болело внутри от отчаяния.
