// Чтобы не погибнуть в лагере душевно и творчески, я придумал писать стихи; малыми порциями, не больше двадцати строк. Заучивал и сжигал. На конец срока накопилось двенадцать тысяч строк. Огромный багаж, и мне приходилось дважды в месяц, почти десять дней не писать, а повторять. Я как католик чётки, где каждая бусинка предписывает новую молитву, перебирал по счёту маленькое ожерелье: десятая, двадцатая, тридцатая строка… до сотой. Человек недооценивает многие свои способности. В юности я учился одновременно в двух университетах, много заучивал и запоминал, и всё-таки не представлял себе какие богатые резервы у нашей памяти. Александр Солженицын. // Никогда не испытывал ни малейшего затруднения при воссоздании в памяти последовательного развития какого-либо из своих произведений. Эдгар По. // Удивительный пример необычайно больших компенсаторных возможностей человека при наличии волевых качеств характера – жизнь замечательного скульптора Лины По, умершей в 1948 году. Потеряв полностью зрение, она на ощупь создала более ста скульптур. Леонид Рувинский. // Не доверяя бумаге, не записывая и не произнося вслух, Анна Ахматова хранила «Реквием» около двадцати лет. Чтобы не подвести ни других, ни себя, вверила его собственной памяти и памяти нескольких надёжных людей. В 1962-ом продиктовала наконец на машинку, раздала друзьям, предложила редакции журнала. Лидия Чуковская. // Хотя жизнь наша бродячая, зато память наша осёдлая. Марсель Пруст. // Первый и очень верный признак: если поэты не помнят свои стихи наизусть, значит, они не настоящие, не органичные. Александр Твардовский. // Известно, что Николай Рубцов не сразу записывал свои стихи, подолгу вынашивал в памяти. «Кажется, я так и умру с целым чемоданом незаписанных стихов в голове».
79.7. Под крики автоматчиков…
Память – единственный рай, из которого нас не могут изгнать. Жан Поль. // Я уже два года как писал поэму. Очень она вознаграждала меня, помогая не замечать, что делали с моим телом. В понуренной колонне, под крики автоматчиков, я иногда испытывал такой напор строк и образов, будто несло меня над колонной по воздуху, – скорей туда, на объект, где-нибудь в уголке записать. В такие минуты я был свободен и счастлив. Память – единственная заначка, где можно держать написанное, проносить его сквозь обыски и этапы. Поначалу я мало верил в возможности памяти и писал стихами. Это было, конечно, насилие над жанром. Позже обнаружил, что и проза неплохо утолакивается в тайные глубины того, что мы носим в голове. Мы мало верим в нашу память. Освобождённая от тяжести суетливых ненужных знаний, память арестанта поражает ёмкостью и может всё расширяться. До конца срока набралось у меня уже 12 тысяч строк. Но чем больше написанного, тем больше времени отымают повторения. А они вредны тем, что написанное примелькивается, перестаёшь замечать в нём сильное и слабое. Первый вариант, и без того утверждённый тобою в спешке, чтобы скорее сжечь текст, – остаётся единственным. Нельзя забыть, не отложишь в сторону, чтобы взглянуть через несколько месяцев свежими критическими глазами. Поэтому нельзя написать по-настоящему хорошо. Александр Солженицын. // Всё записал я на коряге, на промороженной коре. Со мною не было бумаги в том пресловутом январе. Варлам Шаламов. (Почти 12 лет полагался лишь на свою память и на природу).
