– Достали, – сообщил он мне, но приглядевшись, открыл дверь и показал жестом пройти вовнутрь.
У меня стучали зубы. Да, моё «библиотечное образование и библиотечное воспитание», как изволила изъясняться Лариса Андреевна, не позволяло мне слушать и воспринимать подобные речи.
Я прошла внутрь и, делая вдох на 3, выдох на 4, немного успокоилась.
– Что там в вашей галер-рее?, – спросил он, улыбаясь по-голливудски, из чего я поняла, что он пьян.
– У нас всё в порядке, а у вас, если вы не придёте завтра утром, могут быть проблемы, – мои губы тряслись, выговаривая что-то от меня не зависящее.
– Ох-фу! Ужели? Сударыня, Каквастам, это вас Ларухенция прислала попугать меня?
– Для вас это имеет значение? – я чувствовала к этому… сеятелю прекрасного… такое презрение, которое не могла выразить словами, так как не знала мата.
– Им, – икнул он, – им – меет. А что?
– Короче. Если вы к утру не протрезвеете, то я зайду к вам в половине восьмого, и мы вместе, слышите? Вместе придём в «нашу» галерею, чтобы вы смогли, наконец, определиться, продаёте вы картину или нет. В противном случае, для вас будут закрыты все галереи города, и вы сможете продавать их только на улице. Понятно? – последние слова я рявкнула не хуже Ларисы Андреевны.
– Пшла ты, – устало ответил Бобёр.
Я вышла из его «мастерской» с гордо поднятой головой, бросив на прощание фразу, которая только что пришла мне в голову:
– Я это понимаю так, что вы согласны, чтобы мы продали картину без вашего участия.
Не дожидаясь ответа, я пулей вылетела из квартиры и, только пройдя быстрым шагом сотню метров по улице, остановилась, чтобы перевести дух. Никто за мной не гнался, но я всё время прокручивала наш разговор, понимая, что, если бы меня не награждали разными нелестными эпитетами и не посылали в неизвестность, я бы тоже разговаривала по-другому. Этим я и успокоилась, решив завтра созвониться с Ларисой Андреевной, договориться о цене и самим продать картину. Но она сама позвонила мне вечером и, выслушав мой рассказ, посоветовала:
– Если Борька не придёт, запроси 1000 долларов и скажи, что торг не уместен. Иностранец или заплатит, или уймётся. И волки будут сыты, и овцы целы.
Утром я решила подкраситься, надела нарядную полупрозрачную кофточку, а под нарядную юбку к ней, надела ещё и пышную нижнюю юбку «а ля 50-е прошлого века». Пока никого не было, я выучила текст, который собиралась сказать иностранцу, но вот пришли первые посетители, а его всё не было.
Я заварила себе кофе и пила его маленькими глотками, рассматривая в огромное окно золотой клён, освещённый неярким уже солнцем. В его украшении не было ничего лишнего, но золотого огня всё же было так много, что он кокетливо помахивал листиками, будто руками, приглашая полюбоваться, как умеет матушка природа нарядить Землю, как неумело копируют её люди, зажигая электрическую иллюминацию.
– Приятного аппетита! – услышала я сзади бодрый голос и, обернувшись, увидела Бобра, который радостно улыбался, будто встретил давнюю любовь, и будто не посылал меня вчера неизвестно куда.
– Благодарю, Борис Алексеевич.
– Можно просто Боб. Ну, где ваш покупатель?
– Он не говорил во сколько придёт. Это иностранец. Может, вообще в горы поехал. У них сегодня экскурсия. Надо подождать.
– Ждать? Мне? Это вы можете стоять тут часами и смотреть в окно, а мне некогда. Я пишу!
– Ну, и пишите на здоровье, мы и сами сможем продать картину. Вы же расписывались в договоре, где указано, что галерея имеет право продавать картины?
