Он решил, раз отказ не восприняли серьёзно, он устроит сцену. Громов вплотную приблизил своё лицо к лицу Растиславова и начал. Спокойно, без крика, но с силой и уверенностью в голосе, не моргая.
– Ну, блять, начальник – вот семью мою не трожь! И я их бросать не буду! Я на зоне к ним буду ближе, чем в казарме. Но только попробуй послать меня туда. Знаешь, что я сделаю, когда мне дадут автомат?! Я первым делом пристрелю командира. Потом уж как Бог на душу положит. Но они у меня там лягут. Я многих с собой заберу, прежде чем меня кто-то подстрелит. За это – отвечаю. А потом придут к тебе. И спросят – почему такого, как я, допустили к службе? Даже, если меня и не застрелят – то отправят на зону. Только вот ты в этом случае будешь по уши в говне. А я всё равно получу то, что хочу.
Растиславов вспомнил похожее дело. Рядовой, который также не хотел служить, но его всё равно отправили в армию. Ему не повезло попасть в часть, где до сих пор активно практиковалась дедовщина. На стрельбище он расстрелял десять человек. Потом убили и его самого. После выяснилось, что он психически нездоров, но психиатр и начальник приёмной комиссии не сочли его расстройство достаточным для того, чтобы признать парня негодным к службе. В итоге все члены той комиссии были сняты с должностей. А для тех из них, кто был помоложе это открывало прямую дорогу на фронт. И Растиславов этого для себя не хотел. Однако он быстро понял, что Громов ломает перед ним комедию. Какой психически здоровый человек действительно хочет совершить что-то подобное?! И что Громов знает об этом деле с расстрелом и о резонансе в связи с ним. Но сам он никого убивать не будет. И сейчас Растиславов это ему докажет.
– Хорошо. Сиди пока здесь. Я сейчас вернусь.
Растиславов встал из-за стола, обошёл стул, на котором сидел Громов и направился к двери.
– Зайдите в кабинет и следите за ним, – сказал он конвоировавшей Громова, женщине.
В кабинете было тихо. Громов злился:
«За каким чёртом он позвал в комнату эту кобёл>5?! Я мог бы что-нибудь стянуть и куркануть>6 на себе, а в камере СИЗО стало, чем барыжить>7».
Растиславов вернулся с кобурой, в которой был пистолет. Он находился у него прямо под мышкой. Рукоять торчала наружу. Затем сказал конвоирше, что она может снова выйти в коридор. Когда мужчины остались одни, Растиславов прошёл у Громова за спиной и сел на своё место.
– Думаешь, что так весело сидеть в тюрьме? Это кто тебе сказал что-то подобное, будто не сидел – не мужик и жизни не знаешь?! Это всё херня. А хочешь туда попасть? Давай. Давай, тряпка! Докажи, что ты можешь хоть кого-то убить! Думаешь, что это просто?! Ни хрена! Ну – вперёд!
– Мокруху>8 хочешь на меня повесить, начальник. Это – не по воровской части.
– А мне накласть три раза на этот неписаный кодекс. Знаешь, что я сейчас сделаю?! Подпись у меня твоя есть – могу взять из любого документа твоего дела. Подделаю её на бланке, в котором написано, что ты согласен пойти в армию. Притом напишу, что ты вызвался служить на передовой. Дело не дойдёт до суда. Тебя прямо отсюда направят в часть. И никто ничего у тебя спрашивать не будет. Не то время, чтобы с этим разбираться. А в казарме из тебя уж выбьют всё дерьмо. Давай, хочешь попасть в тюрьму – теперь это твой единственный шанс. Иначе – передовая.
Растиславов вытащил пистолет из кобуры и положил его на стол, рядом с Громовым, дулом на себя, и достал из ящика стола какую-то бумагу.
