Выдержанная в строгих коричнево-изумрудных тонах гостиная выглядела весьма мрачно, под стать хозяину. Он принял меня в костюме, но без галстука. Он предложил пройти в кабинет, но я сказала, что в гостиной мне будет удобнее. Этот дом не пробуждал во мне страсти к ознакомлению с его обстановкой.
Степан Федорович был седоволосым тучным стариком с двойным подбородком, одутловатым лицом и энергичными жестами. К моему удивлению, он не страдал одышкой и нес, если можно так сказать, свою полноту легко и свободно. Его карие глаза смотрели зорко и проницательно. Точно два бурава, бесшумно сверлящие ваши внутренности. Едва это сравнение пришло мне в голову, как у меня неприятно засосало под ложечкой.
– Роза Григорьевна, – позвал он домработницу, – сделайте нам чаю.
Та кивнула головой и засеменила на кухню.
– Мой сын, Дюкин Альберт Степанович, – недрогнувшим голосом, словно он читал протокол, начал свой рассказ Степан Федорович, – был убит позавчера ночью, на даче. Застрелен из своего пистолета. Двумя выстрелами…
Так, значит, передо мной отец того самого смазливого владельца телеканала, зятя Эльвиры Левицки. Как все-таки тесен мир, и как хрупка человеческая жизнь! Ведь я видела сына этого старика всего пару дней назад, такого оживленного и самоуверенного, а скоро его кости будут глодать могильные черви… А может, его кремируют? Кремация – хотя покойнику, по большому счету, все равно – кажется мне более эстетичной процедурой, нежели традиционные похороны. Мне бы хотелось, чтобы меня кремировали… Печь, жаркие языки пламени, жадно пожирающие плоть, а потом только горстка пепла в изящной урне, стена колумбария… Нужно будет составить завещание… «Что-то меня понесло не в ту сторону», – отметила я.
Я смотрела в замкнуто-властное лицо Степана Федоровича и пробовала уловить хоть что-то, отдаленно напоминающее печаль или скорбь. Я не могла назвать это лицо равнодушным, нет. Это лицо было сосредоточенным, хотя и несколько отчужденным.
– Он никому не причинил зла, – с гордым упрямством проговорил Дюкин, – я даже ума не приложу, кто это мог быть.
– Может, самоубийство? – ляпнула я.
Степан Федорович посмотрел на меня, как на глупую школьницу.
– Нет, мой сын не был ни наркоманом, ни сумасшедшим, – слабо усмехнулся он, – но у него могли быть завистники.
Он многозначительно взглянул на меня, словно напоминая, что его сын был владельцем одного из местных телеканалов.
– Как вы узнали о происшествии?
– Позвонила его жена, Вероника, – глухо сказал Дюкин, – сообщила, что Альберт поздно вечером уехал на дачу… Он остался там ночевать. Она встревожилась, потому что, когда утром позвонила ему на сотовый, его телефон оказался заблокирован. Тогда она поехала за ним. И обнаружила…
Наконец из груди Дюкина вырвался сдавленный вздох.
– Она позвонила в милицию?
– Разумеется, – мрачно ответил мой собеседник. – Она в ужасном состоянии… Лежит дома, с нею мать.
– А оружие?
– Исчезло. Экспертиза установила, что пули были выпущены из пистолета, принадлежавшего моему сыну, – Дюкин выразительно посмотрел на меня.
– Почему вдруг у вашего сына возникло желание отправиться одному на дачу?
– Вероника сказала, что они поругались. Альберт захотел побыть один, вот и отправился на дачу, – Степан Федорович покачал головой.
– А они вообще-то часто ссорились?
– Я не вникал в их семейную жизнь. Нельзя сказать, чтобы я был в восторге от выбора моего сына, но что поделаешь? В конце концов, чем она хуже той или другой женщины? – он выпятил нижнюю губу и с пренебрежительной усмешкой взглянул на меня.
