Наруз Ахмед молчал. Он тешил себя надеждой, что этот оборванец не знает его…
– Куда ты бредешь? – строго спросил Бахрам.
Хаким замялся, озираясь по сторонам.
– В Бухару.
– Зачем?
– Видишь ли, Бахрам-ака… Отряда нет, коня нет… Аллах отвернулся от нас. Быть может, ему неугодны наши дела? Кто знает?
Сказав это, Хаким испугался и с опаской взглянул на руку Бахрама, лежавшую на эфесе шашки. Но рука оставалась спокойной.
Хаким нерешительно продолжал:
– В Бухаре мой дом… Давно там не был… Все по пескам и по чужбинам таскаюсь. Уже стар я, чуть-чуть передохну, отдышусь. Может, нового коня достану…
Наруз Ахмед не мог больше вынести болтовни этого оборванца: он приподнялся на стременах, взмахнул камчой, готовый опустить ее на голову Хакима, но его руку перехватил Бахрам.
– Не стоит. Не горячись! – сказал он. – Он нам еще пригодится. Ступай… Хаким!
Глаза Наруза Ахмеда гневно блеснули.
Всадники с места подняли коней в галоп и вскоре превратились в маленькие точки. Потом они вовсе исчезли в раскаленном, дрожащем мареве.
Пораженный и озадаченный великодушием Бахрама, верного телохранителя Ахмедбека, Хаким помял свою бороду, покачал головой и отправился своей дорогой.
– Кажется, – проговорил он вслух, – я отделался очень дешево.
К столетнему карагачу с пышной, раскидистой, точно шатер, кроной подъехали и остановились двое всадников. Они были в милицейской форме, при пистолетах, со шпорами на ногах.
Один из них легко спрыгнул с коня, отдал повод другому и коротко бросил:
– Пойду. Жди здесь!
– Да будет легок твой путь, – вполголоса проговорил оставшийся.
В кишлаке давно ютилась ночь. Высокое небо было густо усыпано звездами. С гор тянуло прохладным, освежающим ветерком.
Позванивая шпорами, человек миновал несколько домов и зашел в первую попавшуюся открытую калитку.
Во дворе стояла такая же тишина, как и на улице. Человек постоял несколько минут в нерешительности, выжидая, что вот-вот на него набросится с лаем собака, но этого не случилось. Он обогнул угол дома, юркнул в настежь открытую дверь и, остановившись перед второй, запертой, постучал.
– Кто там? – раздался женский голос.
– Милиция. Откройте!
За дверью послышался шорох, шепот, глухие шаги, и наконец дверь скрипнула. Показалась пожилая заспанная женщина с лампой в руке. Она уступила было дорогу гостю, но тот предупредил:
– Заходить не буду. Некогда. Как в кишлаке?
– Что как? – с недоумением переспросила женщина и, приподняв лампу до уровня головы, всмотрелась в незнакомое лицо.
– Тихо, спокойно?
– Да… да… А что?
– Ничего. Басмачи не заглядывали?
– Что вы… что вы… Аллах милует… Да и чего они сюда заглядывать будут. Мы ведь у города под боком. По дороге все время машины бегают.
– И не слышно о них ничего?
– Говорят разное, а где правда, трудно разобрать…
– Это хорошо, что не заглядывают, а заглянут – жалеть после будут. А где остановился обоз с ранеными аскерами?
– У нас.
– Я знаю, что у вас. Я спрашиваю, где? Ночью тут ноги сломать можно.
– А вы идите по этой же улице и как увидите арбы, вот там и раненые. Их уложили в алухане.
– Рахмат, спасибо! Попробую найти, – и человек ушел.
Он вновь побрел по пыли, и только тонкий перезвон его шпор нарушал плотную ночную тишину.
Дойдя до середины кишлака, он увидел арбы с поднятыми оглоблями, стоявшие вдоль дувала.
Человек зашел во двор.
В алухане – доме, где мужчины кишлака коротают за мирными беседами долгие зимние сумерки, сейчас расположили раненых особоотрядцев. Их было одиннадцать человек. Они лежали на коврах, одеялах, подушках, принесенных окрестными жителями.
