У лестницы он еще замедлился, осторожно наступая на первую ступеньку, затем на вторую. Шагами показывая девушке высоту каждого подъема. Ушибить ногу сейчас было бы совершенно не к месту. Легкая дрожь ее дыхания и шелест одежды были сейчас самыми громкими звуками в целом мире.
На втором этаже окна, глядевшие на огород, впускали ручеек света, отчего Гаррет будто бы плыл под водой.
Деревянные полы были прочными и почти совсем не скрипели. Парочка прошла мимо двери Вэшша и немного далее по коридору. Достигнув входа в свою комнату, он ободряюще сжал ее пальцы, а затем отпустил. С одной рукой на дверной ручке, прижав вторую к деревянному полотну, чтобы заглушить любые звуки, он открыл дверь и ступил внутрь.
Ставни обоих окон были открыты, впуская лунный свет и ночную прохладу. Он представил, как выглядит в ее глазах обстановка. Кровать на четырех столбиках с сеткой от мух. Нарисованные на стенах цветы – сейчас скорее замысловатые тени. Письменный столик. Комната сына купца: не тесная, но небольшая и не убогая, но скромная. Здесь пахло мылом, что использовали уборщицы Серры, и улицей. Не так приятно, как в огороде.
Он закрыл за девушкой дверь и опустил задвижку. Она прошлась по комнате, трогая кончиками пальцев то одно, то другое – стену, стол, окно, мушиную сетку, – словно не могла определиться, настоящее ли все это или невероятный сон. Он присел на колени возле кровати и выдвинул встроенный ящик. Одежда была отутюжена, сложена и готова, недавно из прачечной. Он начал вытаскивать казавшееся наиболее подходящим. Любимую в прошлом рубашку, которую не передали Вэшшу в наследство. Пару коричневых брюк, для него немного коротковатых. Плащ, слишком плотный для лета, но зато с капюшоном.
Она склонилась над ним, задевая ухо рукавом, и прошептала:
– Что все это?
– Надеюсь, твоя маскировка.
– Моя?
– Они ищут необутую женщину в испорченном платье. А встретят, если повезет, молодого человека, спешащего по делам. Башмаки слишком велики, с этим ничего не поделать. Но можно подложить под низ ткани и потуже затянуть шнурки. Сильнее ноги ты уже не натрешь, – сказал он, похлопав ее по голой, черной после улицы ступне возле его колена. – Когда окажешься у себя, не пожалеешь хорошего мыла.
– Мне всего мыла на свете не хватит.
Он положил на кровать последнее из одежды.
– Примерь.
– Ладно, – сказала она. И спустя секунду: – Если не возражаешь…
– Да, да. Конечно.
Он отошел к окну, стал спиной к комнате и оглядел улицу. Привычные стены и крыши Речного Порта смотрелись нарисованными серо-синими красками. Оттуда, где стоял, он видел дюжины других окон, открытых в других комнатах, других домах. Никто оттуда на него не смотрел. Город так глубоко погрузился в сон, что с тем же успехом мог вымереть.
Сзади слышалось ее шевеление. Шорох ткани. Скрип кроватной рамы. Несколько натужный выдох. Он почувствовал, что его тело отзывается на присутствие ее наготы, и постарался увести мысли в иную сторону. Заложил руки за спину, обхватил правой ладонью левое запястье и впился ногтями, отвлекаясь на боль.
– Ты-то как? – спросила она.
– Прекрасно, – сказал он.
– В самом деле? – В голосе была дразнящая нотка.
– У меня выдалась странноватая ночь.
– Можешь поворачиваться. Скромность соблюдена.
Он сдвинулся, пытаясь казаться непринужденнее, чем себя ощущал. Она стояла у дальнего конца кровати. Испорченное платье лужицей валялось у ног. Девушка вытянула руки, показывая на них его рукава, на плечах его плащ, на ногах его башмаки.
