Данное обстоятельство меньше всего Женьку трогало. Она еще от драгоценного не отошла, а Лариска уже нового сватает. Нет уж, пора становиться самостоятельной, а уже потом и жениха искать.
Дорога вильнула влево, огибая высокий каменный забор. И Лариска притормозила.
– Надо же… а весной еще обычный стоял. Ильин решил тут строиться… ему вроде как от бабки хата досталась, вот он потихоньку ее и… кстати, солидный человек, пластический хирург… только странно.
– Что?
– Дым не идет. Он обычно на выходные приезжает, если свободен. Говорит, здесь отдыхается хорошо…
От Женьки требовалось кивать.
Она постепенно свыкалась и с местом, оказавшимся не столь уж жутким, как ей представлялось вначале, и с самой мыслью о том, что именно в Малых Козлах ей предстоит начать новую жизнь.
Машина остановилась перед белым каменным забором… нет, забор был белым когда-то, но зимние холода и весенние дожди побелку облизали.
– Приехали, – возвестила Лариска. – Вот моя дача…
– Это же…
Женька икнула.
– Кладбище.
За забором виднелись кресты и памятники.
– Я ж спрашивала, боишься ли ты покойников, – Лариска вышла и потянулась. – Воздух хороший здесь, чистый… там дальше тропка есть, к озеру. Сходи. Только учти, его ключи питают, поэтому вода холодная.
Кладбище.
Старое кладбище, заросшее лебедой и бурьяном. Деревья-свечи по периметру охраной, и разлапистая низкая черешня выглядывает из-за ограды. Тонкие ветви ее согнулись под тяжестью ягод, и Лариска, собрав горсть, протянула:
– Хочешь?
– А… можно?
– Отчего нельзя? Отомри, кладбище как кладбище… обыкновенное. Вообще тут давненько не хоронят, а когда-то со всего района возили. Жень, ну ты что?
– Я буду жить на кладбище?
– Ну… да, – Лариска вытащила из багажника сумку. – Или у тебя есть возражения?
Возражения у Женьки были, но какие-то несерьезные. Она ведь человек разумный, и разум этот утверждает, что нормальные люди не боятся кладбищ, тем более старых… подумаешь… это просто место… конечно, куда приятней, когда окна твоего дома выходят, к примеру, на озеро, но и кладбище – всего-навсего пейзаж.
– Да не трясись ты. Идем.
Лариска бодро зашагала по изрядно заросшей тропе.
– Вообще раньше тут церковь стояла… видишь вон?
Остатки часовни возвышались гнилым желтым зубом.
– При ней, конечно, батюшка… типа мой предок. Потом церковь снесли, батюшку расстрелять хотели, но он сам помер. А вдове повезло, не тронули. Она и осталась при кладбище, навроде как смотрительницей… кстати, тут не так и плохо, только привыкнуть надо.
Женька полагала, что привыкать ей придется долго.
Кладбище пахло землей, травой и еще цветами. Кусты шиповника, некогда, надо полагать, аккуратные, переплелись ветвями, создавая колючую стену, из-за которой выглядывал черный обелиск. Разросшаяся рудбекия, крупная, с желтыми цветами, манила бабочек.
Красиво, пожалуй… если бы не кресты, что виднелись по-над травяным морем.
– Мы когда-то тут в прятки играли… а еще склеп есть, он вообще древний… где-то там, – Лариска махнула рукой в направлении леса, что сине-зеленой каймой виднелся вдали. – Туда лучше не заглядывать.
– Почему?
– Древний, говорю. Обвалившийся. Конечно, если тебе на кости поглядеть охота…
– Неохота.
– Тогда не суйся, – Лариска подошла к дому. – Вот твои владения.
Дом старый, но ухоженный, деревянный, под двускатной крышей. На серой черепице виднеются моховые латки, окна укрыты резными наличниками. Блестят жестяные водостоки, покачиваются зеленые стебли лилий, укрывая лавочку, и малина стелется по дорожке.
