– Вам прооперироваться надо. Вены удалить. А так без конца открываться будет.
– Ну-ну, не пугай. До пенсии -то дотяну с ней, а там посмотрю.
Котец подсел к столу, водрузил больную конечность на подставленный табурет и засучил штанину форменных брюк, обнажая несвежую повязку на пухлой голени. Евдокимов тем временем вышел за мазью.
– Мне и раньше операцию предлагали. Боязно как то… – любопытный взгляд, продолжающий шарить по комнате, задерживается над тахтой, где на стене были наклеены репродукции из «Огонька».
– Так и живете бобылями. Чего женок с собой не привезли? Все полегче было бы…
– Отдохнуть хотим от них. Куда везти, в казарму?
– Хм… Для кого вы их там бережете… – Котец мощно навалился грудью на край стола, чтоб придвинуться к собеседнику и перейти на шепот. – Слушай, а Евдокимов он что – татарин?
– С чего вы взяли?
– Да картинки вон…все с узкоглазыми.
« Ну нет, не рассказывать же майору о Гогене, тот не стал бы слушать даже из вежливости. «Доброе утро, месье Гоген» …Добрый вечер, месье Котец. Прикид у Гогена там хороший, особенно синее кепи. На всех автопортретах он жгучий брюнет, с чего поэт назвал его «огненно-рыжим» ? С Ван-Гогом перепутал, наверное… Таитянский период…Это покруче, чем метеорологом. А , может, нам просто не достает здесь женщин? Смуглых аборигенок, эскимосок, синильг с абсолютно черными волосами и снежной кожей? Все остальное имеется, как у Гогена на островах – алкоголь, океан, халупа и полное отсутствие цивилизации. «Мужчина, срывающий плод». Было время, когда он ходил в Эрмитаж только ради этой картины. Необыкновенно мягкий, лимонный цвет. Кто-то в сизой майке, привстав на цыпочки, тянется к ветви, фигура неотчетлива, расплывчата, мужчина хрупок и сосредоточен, ждут козы, все замерло, плод теплит руку…Движение зафиксировано в конечной, высшей точке – с одинаковым успехом можно предположить, что он не срывает, а кладет плод на ветку».
– Это не татарские, другие.
Котец осторожно потрогал язву, что-то там испытывая.
– Не мое, конечно, дело, но вот этого – ткнул освободившимся пальцем туда, где высвечивались обнаженные таитянки, – не одобряю. Ну, что вы – – солдатня, картинки расклеивать?
Вернувшийся с баночкой бальзама Евдокимов сообщил, что для него тоже есть пациент…
В смотровой Манов распекал кого-то : « Позже не мог заявиться? Порядка не знаешь? Первый год замужем?».
– Да мы только с работы пришли. Я и не рубал еще, сразу сюда. – оправдывался невысокий солдат в черном, замызганном спецаке; рыхлое, заляпанное брызгами известки лицо – пылает.
Порывшись в картотеке, в ячейке на букву «К», Манов извлек медицинскую книжку. – Кулешов, третья рота.
– Знакомая фамилия, – пролистал книжку. – Погоди, погоди… Я же тебя перед отпуском в госпиталь направлял, – перевернул страницу. – Слушай, ты же комиссован по ревматизму месяц назад! Вот штамп ВКК… Да какой месяц – полтора! Ничего не понимаю. Почему ты еще здесь?
– Аккорд у нас был, товарищ старший лейтенант, на «Нерпе». Командир роты попросил задержаться, а я себя нормально чувствовал после госпиталя, да и заработать хотелось перед домом.
– Считай, что заработал, вместе со своим командиром! – он был взбешен.– – Что сейчас болит?
– Опять коленка. – тихо повинился солдат.
– Показывай.
Солдат, как стоял, спихнул грязный сапог с больной ноги и завернул штанину. Ну, конечно, – красный, отекший сустав!
