– Но как так? Сейчас же не осталось никаких неизлечимых болезней!
– Всегда бывают исключения из правил.
Нельзя сказать, что умирающий флегматично отнёсся к тому, что его дни – сочтены. Ему, как и любому на его месте, хотелось кричать от несправедливости. Прожить три десятка лет – ничто по сравнению с тем, что мало кто теперь мрет раньше ста лет по естественным причинам. Симон успел наделать ошибок: женился не на той женщине, с которой развёлся через три года, несмотря на наличие ребёнка; не испытывал должной страсти к своей работе программиста, которую всё же бросил. Став владельцем небольшой картинной галереи, он подолгу запирался в своей рабочей комнате и водил кистью по холсту. Правда, выставлялись чужие картины, так как свои он считал недостаточно достойными для всеобщего обозрения. Он два года жил тем, чтобы начать жизнь с чистого листа, и вот пошли последние часы.
Спустя три дня после врачебного вердикта он решил для себя, что не пойдёт на терапию, призванную облегчить течение болезни. Двух дней под капельницей оказалось достаточно, чтобы понять, что смотреть на таких же редких «счастливчиков» – плохая идея. В любом случае, его час предрешён, и он решил, что лучше провести остаток короткой жизни в своё удовольствие.
И вот лежит он, недооценивший мощи рака. Неужели всё запланированное придётся перечеркнуть и уйти из жизни в качестве ничего не добившегося овоща? Симон смотрел на Лизу и размышлял о том, насколько тяжело ей. Изредка у него мелькали мгновения ненависти к себе за, что не может избавить её от душевных мучений.
Суетливый город за панорамным окном впадал в плен сгущавшимся сумеркам. Симон к тому времени успел поспать пару часов. Лиза лежала рядом с ним и следила за каждым подёргиванием на его лице. И вот распахиваются некогда ясные глаза, в которых ей хотелось тонуть всё глубже и глубже.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она шёпотом, настолько тихим, что он мог бы не услышать её.
Он зажмурился и посмотрел на Лизу.
– Боюсь сглазить, но кажется, полегчало.
– Рада это слышать.
И в этих словах не было ни доли лукавства. Только Лиза по-прежнему не смела сделать лишнее движение. Приходилось подавлять в себе даже желание провести кончиками пальцев по его запавшей щеке. Она боялась причинить ему боль.
Пока Симон пребывал в спасительном забытье, ей пришлось задуматься о своём поведении. Причитания о себе и только о своих чувствах… Как же она была эгоистична и думала только о себе, не задумываясь, что делает ему хуже. А он не смел и перечить, понимающе выслушивая её вздор, более достойный маленькой девочки, нежели женщины. Лиза пообещала себе, что посвятит всё своё время ему. Правда для этого придётся взять небольшой отгул в Академии, где она изучала историю живописи. Но то всё можно наверстать, а с человеком надо быть, пока он с тобой дышит одним воздухом.
Симон удивленный смиренным молчанием, снова посмотрел на неё. В Лизе ничего не поменялось, только лицо выражало полную задумчивость. Он всегда видел её или хохотушкой, или слезливой, но никак не серьёзной. Ему не понравилась перемена.
– На тебя так посмотреть, то можно решить, что я уже умер.
Лиза бережно приложила указательный палец к его губам, и затем так же тихо промолвила:
– Пожалуйста, не говори о себе в подобном ключе. То будет потом, а сейчас лучше забудь об этом. Ты живой и точка.
Симон не ожидал подобных мудростей с её стороны. Она только что перечеркнула одиннадцатилетнюю разницу в возрасте. Лиза теперь превращалась в его ровесниц, умудрённых жизнью. Он ухватился за её руку, когда она стала убирать её от его лица и приложил вновь к губам. В уголках глаз стояли слезы. Он впервые готов был разрыдаться.
