Семен зашел с первой группой выпускников человек из пятнадцати, примерно половиной класса и одним из первых вызвался тащить билет. Он долго искал. Примеривался к одному билету, к другому – ему приятно было быть объектом внимания, пусть все вспомнят – он должен достать именно 17-ый! Однако, когда он взглянул на поднятый билет, лицо его обмякло в глупой ухмылке, и в голосе, произносящем номер билета, звучало сомнение. Да, это был билет №17. Семен оказался наедине с самим собой, и он точно не выигрывал….
Учительница математики любила Семена за его желание решать задачи и еще за то, что Семен не стеснялся показывать ей нарисованные на нее карикатуры. Это была маленькая полная с кривыми носом и ногами и очень живыми глазами пожилых лет лысая еврейка. Она вытерпела концлагерь во время войны, осталась жива, и любые события в школе доставляли ей неизменную радость. Она сказала Семену сразу идти к доске – что зря время тратить. Она была уверена, что Семен знает все. Какой стыд!!!
Семен вышел к доске, взял мелок, а что делать дальше не знал. Он переписал на доску исследуемое уравнение и стал размышлять, следуя за мелком, исписал полдоски. Учительница улыбалась, в комиссии она одна знала и любила математику. Со вторым вопросом по геометрии помогли одноклассники с первой парты. Комиссия единодушно поставила Семену пять.
Свой первый по-настоящему страшный страх Семен испытывал в десятилетнем возрасте, когда их семья захватила освобожденную по смерти владельца комнату и его одного поселили жить в ней.
Все жильцы огромной коммуналки мечтали о расширении жилплощади. Дом предназначался на снос и на расселение, новых жильцов в дом не селили. Многие претендовали на освободившуюся комнату, но у семьи Семена было зыбкое преимущество – пустующая комната находилась напротив их законной. Мама с отчимом остались в комнате № 130, а Семена поселили одного в такой же маленькой восьмиметровой комнате под номером 134. /Номер этот «134» будет преследовать его на протяжении всей жизни. Будет повторяться в номерах машин, в телефонных номерах, номерах квартир, в которых он будет жить, всегда будет на виду. Жизнь, как скудные номера, скупа была к Семену. Может оттого что родился недоношенным, или какой еще причине…, но волосы на его голове были редки, одежда тесновата, и люди, оказывающие влияние на его судьбу, сплошь были тезками. Да и сама судьба в каком-то смысле была не его Семена судьбой, а воплощением прочитанных им книг, написанных о других когда-то уже живших людях/.
Страх вызывал поселившийся в комнате Домовой. От грузных шагов Домового скрипели половицы. Домовой глухо покашливал в тишине залитой лунным светом комнаты. Домовой старался не смущать Семена. Он полночи мог простоять, не шевелясь, на одном месте, что бы Семен забыл о его присутствии, но, забывшись, сам, вздыхал. Вспомнив что-то печальное, он охал и переминался с ноги на ногу, а пересушенные старостью половицы звонко стонали в замершем доме. Семен в такие моменты не считал себя полноправным жильцом комнаты. Он прятался, укрывшись с головой под одеялом, и старался дрожать, как можно не заметнее, но все равно понимал, что Домовой знает о его присутствии.
Семен искал страх и теперь стал представлять именно тот страх, пережитый им в маленькой комнате №134 огромной коммунальной квартиры старого монастырского дома.
Семен рос, и был будто уже не ребенок, но по-прежнему невысок, полноватый, с большим носом и грустным лицом. И если б не нос…, фигурой был похож на матрешку. А если матрешку разобрать, в ней окажется еще одна значительно большая первой, а там еще, еще больше и сколько их всего не знает и сам Семен, но порой ему кажется, что и последняя самая большая матрешка, если конечно такая есть, пустая изломанная кукла. …Куклы не знают боли, и мучаются, не понимая этого, хохочут, когда их ломают. Пытаясь исправить, их изламывают все больше. Самое тяжелое в мире том – время
