. Но век не долог, завод пружины кончается.
В мире кукол нет сочувствия.
ГЛАВА 4
Не всегда то, что делал Семен, было понятно ему самому. Самостоятельная воля жила в Семене. Порой совершал он глупые стыдные поступки и в нелепом упрямстве блуждал, ища им оправдания. Неведомая воля вела, хранила его.Он бывал, смешон, над ним смеялись…, но он замирал, гордо и важно изрекал ему самому неведомые истины, озадачивая серьезностью и бессмысленностью сказанных слов. Задумавшись странно, сам он и люди, слушавшие его, вспоминали что-то давно намертво забытое и готовы были поверить в ту минуту, но забывали все просто, как забываются чувства.
Не в силах был он бороться с окружавшей его ложью и горем, и чем сильнее ложь эта мучила его, тем упорнее он становился. И стал искать он свою ложь недоступную людям и способную его погубить. Все громче кричали люди свои проклятия. Все быстрее шел от них Семен.
Монастырский дом расселили. С отчимом расстались.
По окончании десятилетней школы Семен стал жить слишком быстро, как любые юноша и девушка его возраста, увидевшие себя взрослыми, но еще не умеющие ими быть. Он не знал, чего хотеть – ему все было любопытно. Увлекался он легко и легко бросал свои увлечения. Он поступил в институт на математический факультет. Математика – «царица наук» – думал он, научит мыслить четко, правильно. Но вскоре он увидел, что лучшие умы ВУЗа его учителя, познавшие в современной математике все, не ушли от сомнений, а напротив, страдают и мучаются больше других.
Первое время Семен ходил на занятия, упиваясь званием студента. Его радовал мир ищущих знаний людей. Стройотряд, песни у костра, КВНы, фестивали, концерты, закрытые просмотры новых художественных фильмов, выставки в ДК института. Все было ново. Интересны были люди, мир их тревог. Семен искал свое место среди этих людей, свою сокровенную суть.
Через год восторг прошел. Вдруг обнаружилось, что ничего не происходит…, математические формулы, как жухлые листья, красиво улетали мимо.
В институте была изостудия. Семен иногда заглядывал в приоткрытую дверь и пытался угадать, что чувствуют сосредоточенные люди, что выискивают в ярком свете софитов. И однажды зашел. Шуршание карандашей по ватману, свежий запах красок, серьезность рисовальщиков и величественность гипсовых голов, торжественность и покой, царившие в студии, пленили Семена. Его стала раздражать суета душных аудиторий и заковыристые игрушечные формулы.
Настала зима. Была середина ночи одной из последних зим правления генералиссимуса. Ночь холода и опустошенности. В онемевшем доме не оставалось ни крошки. Пусто было, подозревал Семен, не только у него. В «коммуналке», где сейчас он жил, жили еще старик и две старухи. У старика водка водилась чаще, чем хлеб. Старухи прятались каждая в своей тишине….
Мать снова вышла замуж, отчим поначалу поселился в их комнате, но месяц, как из интерната взяли дочь отчима, маленькая Алла пошла в школу, за ней необходим был уход, вчетвером в одной комнате им было не ужиться, мать уехала жить к отчиму. Семену не нравился новый отчим, неожиданная свобода не нравилась тоже. Семен сидел на не застеленном диване. Терпеть учебу, как обязанность он не желал, в нем крепло намерение не сдавать зимнюю сессию, бросить институт, и сейчас он это решение принял.
…Тьма дрогнула, в завывании дребезжала оконными рамами – небо качалось от ветра. Завтрашнее утро без института увиделось опасно пустым, молчащая комната вмиг стала тесной, он оделся и вышел из квартиры.
