– Действительно? И давно ли, Эрик? Раньше я такого от тебя не слышала никогда.
– Ну, да. Разве я не говорил? Странно. Так вот, Митчфилд. Он… он прекрасен, на самом – то деле. Я не уверен, что твое решение было напрямую связано с отъездом, но, слушай, – разве тут ты подобным занималась? Здесь бы этого попросту не случилось. Жила бы сама по себе, влюбляясь и тихо угасая. Но это было бы не потому, что здесь плохо – сама же знаешь, что нет. Здесь, – Эрик сделал паузу; про себя Сьюзи отметила, что этот монолог он наверняка готовил заранее. Точно сказать она не могла – из друзей – писателей у нее был только Эрик: вполне могло было оказаться так, что они разговаривали как литературные герои и в повседневной речи. – Здесь все по – настоящему. Нет трагедий и комедий. События – слишком незначительны для взора, …«и город этот рад, что он живет». Вот ты мне про свой этот Спрингтаун рассказывала, про список свой и этот клуб – а у нас такого нет. И не потому что мы несовременные или глупые, даже не совсем деревенщина – просто нет такого, понимаешь? У нас если какая девушка переспит с тридцатью восемью мужиками – ее же в смоле обваляют, да сожгут, так что… так что хорошо, что ты уехала до этого момента.
– Тридцать шесть. У меня было две женщины.
– Сожгли бы тем более. Знаешь, Сьюзи, – продолжал он, бросив взгляд на ее улыбку. Настоящую, не ту, о которой он не знал; полуулыбки шлюхи из Спрингтауна не было на ее лице уже несколько дней. – я понял это не так давно.
– Ты уехала, а я же… стал проводить гораздо больше времени один. На улице, знаешь, на воздухе – там ко мне и приходило это осознание. Меня успокаивало все окружающее меня – люди и дома, клены и снег, холодное лето и снежные зимы. Вот я и решил, что ты тоже такая, а ты… сидишь тут в своих мыслях, думая о чем – то наверняка неинтересном.
– У меня вообще – то жизнь тут запуталась, друг.
– И кто этому виной? Ты не видишь ничего вокруг. – повысил голос Эрик. – Не видишь, как прекрасен Митчфилд, и как прекрасны люди вокруг. Черт, ты же в церковь ходила, помнишь? Сидела в двух рядах от моей семьи и те же псалмы и песни пела – и вот уже сидишь сейчас напротив, сожалея о годах. В девятнадцать, Сьюз! Я вижу о чем ты думаешь – твои мысли тебя выдают. Знаешь, я, как почти половозрелый мужчина, могу быть бесконечно неправ, но я знаю твои мысли. Чертов клуб и чертов список, верно?
– Но не будем об этом – твои мысли на то и твои: мне – то они зачем. Я дома, Сьюзи – и я счастлив, понимаешь? У меня есть амбиции и планы. Я почти дописал свою книгу, чтобы после пытаться ее издать. У меня есть дом, в который я возвращаюсь, когда мне грустно – сплю там, ем, ну, знаешь, как это бывает. У меня есть цель, а Митчфилд является средством! Вот о чем я толкую, Сьюзи Доус, вот о чем… – почесал он в задумчивости голову, отвлекаясь. – а ты думаешь о чем – то другом, сидя в кафе со своим лучшим другом. Знаешь, как…
– Подожди. – слабо улыбнулась она. Ненависть прошла, а нежность вернулась. – Отложим. Ты говорил о книге. Так и пишешь этот бред?
– Да, разумеется!
– Не понимаю тебя. Правда, не понимаю! – мягко перевела она тему. Она знала, что его самолюбие возьмет верх: о себе и своем творчестве говорил он много и всегда с удовольствием. – Экзотические страны эти, то Мексика, то Россия, то Боливия – мог бы ради приличия и про Англию написать. Не в девятнадцатом же веке живем – все и так все про эти страны из интернета знают. Темы эти, Эрик… странные. Ни разу ничего знакомого – полкниги со словарем, разве это дело? Тебе не хватает чего – то. Чтобы цепляло, так, прямо за горло, знаешь? – она очень убедительно скривило лицо и сомкнула на шее руки; он засмеялся, а у нее на душе было паршиво. Весь этот разговор с домом оставил неприятный осадок – но она отложила на время эти мысли. Будет думать позже, как обычно – не плача, а сокрушаясь, так, как делала всегда. – Нет сопереживания. Этого, как его…
