Мы не секта, не подпольное агентство по продаже дам на ближнее зарубежье, мы даже не джентльменский клуб в привычном для него понимании, моя милая. Мы – огонь для умирающей птицы, не подозревающей еще, что ей предстоит стать фениксом; мы – жизнь, свет, надежда, Аннета. Через мой Клуб прошли многие – и не пожалела еще ни одна.
Вы скажете, что это глупость. Ваши друзья скажут, что это глупость. Мириады пустоголовых пустобрехов скажут вам данную мысль – но Вы-то, Вы, Аннета? Вы в свои девятнадцать лет добились такого, о чем другим и мечтать не положено – и если только решитесь… если захотите…
Вы станете лучшей из всех нас, дорогая.
Не рубите с плеча – подумайте, в чем тогда смысл, если не в этом?
В Спрингтауне Вас найдут через какое – то время. День, неделя, может даже год – но мы придем к Вам тогда, когда Вы будете наиболее в нас нуждаться. Клуб никогда не исчезает насовсем.
«Люди ценят тех, кто возрождается из пепла»
Карла Сореньи.»
Она перечитывала письмо уже в третий раз. Тот человек уже давно скрылся в пелене снега, Эрик безуспешно пытался дозвониться ей на сотовый, а митчфилдцы уже давно вернулись домой, счастливо расцеловывая своих домашних. Времени прошло уже прилично – она думала и читала, а после снова думала. Митчфилд, манящий и желанный, в одночасье стал плоским и серым – таким, каким в сущности и был; только теперь понятие дома растянулось, разветвилось и размылось, так и не дойдя до смысловой точки.
Она была глупой. Глупой и маленькой. Только увидев надпись, порвала конверт и начала жадно вчитываться – даже почти все поняла. Когда она кончила, таинственного почтальона уже не было рядом: шутка ли, но рядом вообще никого не было. Она стояла одна под хлопьями падающего снега, закрыв глаза и беззвучно крича от разочарования, злобы и боли, которая ее наполняла. Потому, что конверт не внес ясности – а только сильнее все вокруг запутал.
Она вернулась домой, а родители поинтересовались, как дела у Эрика. Напустив на себя улыбку, она соврала своей матери, зная, что ей так будет спокойнее – вообще, после того случая двухлетней давности она не видела в своей матери терпеливого собеседника; никому же от этого не было хуже. Ей захотелось уснуть только затем, чтобы проснуться новым человеком – и, как обычно это бывает, сон все к ней не шел. Справедливо или нет – но она пролежала без движения несколько часов, иногда вставая и перечитывая отдельные фразы. Она была недвижима, но внутри нее происходила борьба, та, которая всего важней на этом свете. Бой разгорелся не на шутку – ведь на кону стояла душа Сьюзи Доус.
Предрассудки? Амбиции? Желания? Что это такое, по – вашему – пустота названий и слов, которыми оправдывают себя слабые, или же действия сильных, сокрытые в подсознании? Я не знаю, мои дорогие читатели, – а уж она и подавно. Она хотела быть дома, с Эриком – и жгуче мечтала о таинственном Клубе, что вновь послал ей весточку. Она хотела ходить в церковь и за продуктами, располнев как Кэсси Дорм – и ненавидела всю эту фальшь, что в Митчфилде называют образом жизни. Она мечтала, она хотела, она…
Я повторяю для тех, кто вдруг стал забывать, мои глубокоуважаемые читатели, – она была просто маленькой и глупой девочкой. Она хотела прожить свою жизнь так, чтобы никогда не оборачиваться назад – а уж если обернуться и приходиться, то только для улыбки; никак не иначе.
