Клуб «Криптоамнезия» - страница 2

Тут у меня аквариум с тропическими рыбками: длинный, почти на всю стену. Рыбки плавают среди водорослей и теней и играют с тонкими струйками серебряных пузырьков, которые непрерывно поднимаются со дна к поверхности. Амфи не обращает на них внимания: гордой персидской красавице с голубым мехом не пристало тратить время на каких-то там рыбок. У меня на столе стоит ваза с цветами – фрезиями и нарциссами, и я не люблю, когда кто-то заходит ко мне в кабинет. Поскольку у нас все отлажено, мне не обязательно выходить в зал каждый вечер по нескольку раз, но я все равно выхожу в полночь и в три часа ночи. Как монах в часовню. Я по-прежнему чувствую некую призрачную ответственность за то безумие, что там творится, за все эти бумажки с телефонными номерами, пришпиленные к стенам, наподобие стихотворений в старом Бедламе[4] рядом с тюрьмой Флит, за всех этих Гаев Фоксов, Гвидо и Бейтсов, оставляющих свои подписи под номерами. Раньше меня волновало, что происходит с моими гостями, потом стало все равно, а теперь в душе поселилось стойкое равнодушие. Это как в кинотеатре, когда смотришь фильм, – все там, за экраном. Как погружение на глубину.

В наше тревожное время я всегда просыпаюсь с привкусом предыдущей ночи во рту. Ее цвет наполняет мой кабинет. Если я заснул не в постели, то просыпаюсь у себя за столом, в кресле, весь онемевший, и горит приглушенный синий свет, и рыбки медленно плавают вверх-вниз над красным гравием в аквариуме. Помятый костюм медленно передвигается по сумрачной комнате и открывает жалюзи на окне, а там, за окном, уже полдень, и свет бьет в глаза, так что приходится щуриться. Я вовсе не претендую на то, чтобы знать – мне, если честно, все равно, – какими невразумительными путями человек приходит к своим представлениям о судьбе и обстоятельствах, которые заставляют его поступать именно так, а не иначе. Однако некоторым удается превысить предельный размер кредита, установленный им судьбой. Я сам такой. И меня не покидает стойкое ощущение, что я уже исчерпал лимит, отпущенный на одну жизнь, для ассигнований на душу. Печальная истина такова – хотя, может быть, и не печальная, но все же: когда человек становится банкротом в конкретном контексте, не потому, что ему крупно не повезло или же он вдруг пустился в совершенно ненужную, пусть и героическую авантюру, а просто из-за своей расточительности и безудержного сумасбродства перед лицом жизни, в которой нет ни малейшего смысла, то у него не остается ничего, кроме воспоминаний. Да, я тоже превысил кредит, но я хотя бы отдаю себе в этом отчет и таким образом сохраняю остатки достоинства. Искреннее осознание духовной бедности помогает найти утешение в дешевеньких лотереях, где единственный выигрыш – краткосрочные займы собственного «я», а также в дешевой сентиментальности, которая не обладает ни респектабельным блеском солидности крупной прибыли от инвестиций, ни юной мальчишеской красотой оборотного капитала. Мой банк духа сгорел, я сжег его собственноручно и острее всего ощущаю потерю, когда на обугленных руинах искрится утренняя роса. Моя душа развалилась и пришла в запустение, как район старых доков на Темзе. Но где-то между мысом Рогоносца и таверной «Дьявол» есть район моего сердца, моя личная зона предпринимательства, где я лелею свой микрокассетный диктофон – устройство для воспроизведения воспоминаний. Сижу у себя в кабинете, мечтаю о разбитых машинах на берегу золотой реки уставший от жизни и страшащийся смерти, но это, как говорится, мои проблемы.