Осведомленность Бахтина пробудила нескрываемый восторг Людмилы Григорьевны, само же сообщение вызвало у всех единодушный гнев, и Бахтин, было, совсем заскучал, но тут Левушка вызвался рассказать недавно услышанный в школе анекдот про зайца, и Максим посмотрел на него с благодарностью, в то время как родители взглянули на сына укоризненно.
Бахтина благодарили за беседу, а он, в свою очередь, поблагодарив за обед, отправился на первую свою прогулку. Когда же часа через два он возвращался, прямо перед ним каким-то клубком влетела в комнату группа орущих людей: два мальчика, одним из которых был Лев Николаевич, мужчина и женщина. Войдя вслед за ними, Максим услышал:
– Не воровал я! Это не я! (кричал Левушка).
– А кто же? Кто взял?
– Почем я знаю! Не брал я твоего велика! У меня свой есть, а твой мне ни на фиг не нужен!
– Ты взял, ты! Больше некому! Там больше и не было никого.
– Степка был!
– Степка не брал!
– И я не брал!
Женщина сказала визгливо:
– Родители, да сделайте же что-нибудь! Ваш сын украл велосипед и где-то припрятал его.
– Вы хотите, чтобы мы наказали его? – спросила Людмила Григорьевна.
– Это ваше дело. Нам велосипед нужен.
– Вы, должно быть, хотите обыскать дачу? – вмешался Николай Федорович. – Или позволите нам самим разобраться?
– Николай Федорович, – примирительно заговорил мужчина, – здесь в поселке ни для кого не секрет, что у вашего сына случаются приступы клептомании. Ну и, сами понимаете, мы пришли к вам…
– Меня вы, стало быть, ни в чем не подозреваете?
– Помилуйте, Николай Федорович!
– Тогда позвольте, мы сами все выясним и, если найдем велосипед, Лева возвратит вам его незамедлительно. Всего доброго!
– До свидания.
Они ушли. Бахтин не стал дожидаться допроса, который должен был последовать, а может быть, и наказания, и пошел на свою половину. Он сел на веранде, попытался сосредоточиться, но это было трудно: доносились возбужденные голоса, и он видел, как отпирали вначале сарай, потом кухню и разные пристройки в поисках велосипеда. Максим перешел в комнату, чтобы не глядеть в окно, и замер на пороге: рядом с топчаном стоял велосипед. Максим рванулся тут же вынести его на двор, но передумал.
– Почему Лева поставил велосипед здесь? – спрашивал он себя. – Потому ли, что меня не было дома, и мальчик рассчитывал, что успеет вывести его до моего прихода? Или он видит во мне, если не сообщника, то снисходительного доброжелателя? А ведь он понимает, что я уже обнаружил его проделку. И, стало быть, я, в некотором роде, сообщник? Забавно! Однако не доносить же в самом деле! Подождем.
Поиски за окном продолжались. Лева плакал и божился, ему не верили. Федор Михайлович время от времени выкрикивал из своей комнаты:
– Это он, клянусь, это он! Позор! Какой позор!
И когда он в очередной раз произнес в окно нечто похожее, Лева вдруг сказал с почти несдерживаемой яростью:
– Если вы, Федор Михайлович, в детстве были клептоманом, то это вовсе не значит, что я обязан повторить ваш жизненный путь со всеми вашими заблуждениями и пороками! Я – не Федор Михайлович! Я – Лев Николаевич!
Все, кроме Николая Федоровича, который закатил сыну оплеуху, онемели. Дед просто проглотил язык и при этом подавился.
– Боже! – сказал он, но лишь через несколько минут.
Что потрясло Бахтина, так это то, что яростная речь Льва Николаевича была, по его, филолога, мнению, приготовлена заранее и многажды про себя проговорена. Он вышел на крыльцо. Мальчик бросил на него тусклый взгляд.
