Тем временем Кляпа, как заправская хозяйка нового холодильника, взялась за ревизию. Встав перед зеркалом, она осматривала Валентину с таким интересом, будто только что выловила её из корзины с уценёнными товарами. Провела пальцами по шее, подцепила ключицу, задумчиво надавила на скулу – и всякий раз вздыхала так, будто оценивает треснувшую фарфоровую куклу на блошином рынке.
Пальцы неспешно скользили по коже, нащупывая под ней слабую дрожь ужаса. Валентина ощущала каждое прикосновение с той же остротой, с какой кошка ощущает взгляд собаки через три стены и две закрытые двери. Наблюдая это странное шоу, она начинала понимать: хуже быть не может. Как бы не так.
Кляпа уже расправила плечи, выгнула бедро и оценила в зеркале результат своих стараний. Увиденное явно пришлось ей по душе. Проблема была только в том, что всё это время Валя орала внутри так, что её внутренняя вселенная дрожала от акустики.
Следующим шагом стала церемония перевоплощения, и если бы Валентина могла, она бы заорала: "Нет!" – так громко, что лопнуло бы зеркало. Но Кляпа лишь хмыкнула и с энтузиазмом вытянула из шкафа короткое чёрное платье, такое, в каком приличные девушки разве что на кастинг в фильм ужасов идут, и то в роли первой жертвы. Платье, вопреки законам скромности, было не просто коротким – оно скорее напоминало компромисс между кусочком ткани и чистой наготой.
На ноги были водружены алые туфли на таких каблуках, что Валя, ещё в здравом уме, с их помощью могла бы успешно забор перелезть, а потом, возможно, и шею свернуть. Но теперь выбора у неё не было. Всё происходило с беззастенчивой торжественностью, как будто Кляпа собиралась не в город, а на вручение премии за вклад в дело общественного соблазнения.
Макияж стал отдельным актом этого безумного спектакля. Кляпа шла по лицу Вали кисточками и карандашами так, словно перекрашивала старый фасад перед приездом комиссии. Щёки – румянец цвета "помидор после бани", глаза – угольно—чёрные, будто Валя готовилась к выступлению в группе "Кисс". Губы стали такими алыми и вызывающими, что ими можно было сигналить кораблям в тумане.
Когда преображение подошло к концу, Кляпа заставила Валентину долго и тщательно вертеться перед зеркалом. С разных ракурсов, с изгибом, с поворотом головы, с полуулыбкой. И каждый поворот добавлял градус ужаса в бедную душу заточённой наблюдательницы. Всё это выглядело так, как если бы монахиню внезапно назначили лицом рекламной кампании нижнего белья.
И, как ни странно, где—то в самом—самом глубоком, стыдливо закрытом ящике её сознания мелькнула предательская мысль: "А ничего… Так даже красиво…" Валя сама испугалась этой мысли больше, чем всего происходящего. Мир окончательно сошёл с ума.
Кляпа не торопилась. Она наслаждалась каждой секундой, каждым вздохом, каждым взглядом на своё новое, свежеотполированное владение. В движениях чувствовалась неспешная, но властная радость. И чем дольше длилось это странное утро, тем яснее становилось Валентине: день будет очень, очень длинным.
Особенно если учесть, что Кляпа, закрутившись у зеркала, вдруг решила устроить фотосессию. Селфи в полный рост, портреты с губками бантиком, фотографии с демонстративным выгибанием бёдер. И всё это – для чего? Конечно же, чтобы обновить профиль Валентины в тиндере и сопутствующих ресурсах сомнительного качества. При этом Кляпа издавала такие сладостные комментарии в стиле "О-о-о, да ты – огонь!", что Валя изнутри сжималась до размеров вяленой клюквы.
