Процесс был настолько увлекательным, что в какой—то момент Кляпа даже начала петь, вполголоса фальшивя и при этом тряся задом перед зеркалом. Валентина, к счастью, была парализована, иначе точно бы захохотала или, на худой конец, расплакалась.
Взгляд на часы дал понять: на работу они и так опоздали. Что, впрочем, Кляпу только развеселило. "Лучше опоздать эффектно, чем прийти вовремя в костюме дохлой устрицы," – заявила она с достоинством настоящего стилиста—революционера.
Валентина понимала: возвращения назад уже нет. Сегодня она – ходячее воплощение всех своих ночных кошмаров, дополненных помадой цвета "кровь девственницы" и туфлями "сломай себе лодыжку сам".
А впереди маячила только неизвестность. И каблуки.
Валентина – вернее, её временная квартирантка Кляпа – вышагивала так, будто собиралась не на работу, а на открытие модного борделя в центре мегаполиса. Каждый каблук её туфель отпечатывал на асфальте не следы, а вызов обществу. Каждое движение бёдер казалось обращением к народам всех континентов: "Любуйтесь, недостойные!"
Тёплое майское утро, пропахшее цветущими каштанами и свежестью влажного асфальта, расступалось перед ней, как Красное море перед Моисеем. Прохожие останавливались, таксисты сворачивали шеи, дворники замирали с метлами в руках. Один дедушка на лавочке даже перекрестился, не в силах осознать, что весна внезапно обернулась катастрофой его привычного мира.
Валентина внутри тела всхлипывала и умоляла Господа о незаметности, но Кляпа, как паровоз с живой манией величия, уверенно двигалась к метро, не замечая ни ужасов, ни надежд окружающих. Только кивала себе в зеркало витрин: мол, да, я – совершенство, я – торжество жизни над унынием.
На станции метро начался отдельный цирк. Первым вызовом стала эскалаторная полоса препятствий. В нормальной жизни Валентина держалась за поручень обеими руками, как утопающий за спасательный круг. Теперь же Кляпа, конечно, гордо вздернула подбородок, отпустила поручень и пошла, покачивая бёдрами так, что несколько мужчин чуть не споткнулись на своих скользких подошвах.
Когда состав подкатил, полный запахов утреннего кофе, духов с жасмином и свежевыстиранных футболок, Кляпа ловко нырнула внутрь и тут же заняла позицию в центре вагона. Как королева бала, только без короны – зато с таким выражением лица, что при малейшем движении можно было услышать фанфары.
Внутри Валентина стонала. Она чувствовала себя голой на школьной линейке. Причём в феврале. Причём на заднем ряду, где стоит самый гадкий учитель физкультуры. Все взгляды в вагоне слиплись на ней, как липучки на старых кроссовках, но Кляпа только горделиво вздёрнула нос и выбрала цель: солидного мужчину лет сорока, в костюме и с таким выражением лица, будто он уже пережил три брака и два банкротства.
План был прост и гениален, как всё, что придумывалось на бегу. Кляпа незаметно, но намеренно приблизилась к мужчине. Валентина, наблюдая изнутри, поняла замысел сразу и попыталась заорать от ужаса, но максимум, что могла – это мысленно махать руками, как в мультике про привидений.
Станция дернулась, вагон качнулся, и Кляпа, конечно же, не удержалась на ногах – а точнее, сделала вид, что не удержалась, – и мягко приложилась всем телом к мужчине, как если бы хотела с ним слиться в одну анкету для соцопеки.
Тот вздрогнул, словно его обожгли утюгом. Лицо изменилось мгновенно: из усталого унылого чиновника он превратился в встревоженного подростка, который впервые почувствовал, что у женщин вообще—то есть мягкие места, и они иногда соприкасаются.
