Она открыла дверцу холодильника, машинально потянулась за сыром, но тот выскользнул из руки и упал на пол с мягким звуком, который почему—то прозвучал обидно. Валентина нагнулась, пробормотала нехорошее слово – не сердито, а скорее устало, как отчётливый диагноз текущего дня. Взяла огурец, откусила прямо с кожурой, не думая о вкусе, и, усевшись на корточки, продолжила жевать, как человек, решивший, что хотя бы еда сегодня не подведёт. С полным ртом пробормотала в пространство:
– Я не хотела. Я не флиртовала. Я просто… я ударилась.
Кляпа не выдержала и фыркнула:
– Некоторые так в брак вступают.
Валентина снова засмеялась – не звонко, не истерично, а с тем горьким теплом, которое появляется у человека, пережившего обрушение всех систем и внезапно почувствовавшего в этом лёгкость. Словно всё, что только что случилось, наконец—то обрело форму, пусть и форму личного позора.
Смех плавно перешёл в икоту, как будто тело больше не справлялось с перепадами эмоций. Пришлось прижать ладонь к губам, чтобы не поднять весь офис собственными судорогами. Подбородок подрагивал, глаза налились красным, а лицо выглядело так, будто по нему прошёлся фронтальный ураган. Валентина подняла взгляд и встретилась с отражением в дверце микроволновки – там была женщина, измазанная эмоциями, с перекошенным макияжем и выражением усталости, как у человека, который воевал с жизнью и потерпел временное поражение. С выражением лица, как у женщины, пережившей землетрясение, похороны репутации и раннюю пенсию по эмоциональному стажу.
Кляпа мягко, даже с уважением произнесла:
– Это только начало, Валя. У нас впереди любовные победы, падения… и, возможно, даже немного настоящего счастья. Хотя последнее я не гарантирую. Слишком редкий товар.
Плечи медленно осели, будто внутренний каркас наконец—то сдался. Валентина встала с усилием, словно разгибалась после тяжёлой смены на эмоциональной стройке. Она потянулась к бумажному полотенцу, оторвала его дрожащими пальцами, аккуратно промокнула лицо, словно боялась потревожить хрупкое равновесие. Затем глубоко вздохнула – не чтобы вдохнуть, а чтобы выжить. И почти без иронии сказала:
– Только бы без фокусников и презентаций. Всё остальное – переживу.
Свидание началось не с фразы «ты сегодня особенно красива», не с уверенного поцелуя в руку, а с охапки роз и альстромерий, неожиданно ярких в полумраке, как приглашение на бал в здании автомойки. Паша стоял у входа в клуб «Маяк», под вывеской, мигающей так, будто лампы спорили между собой, кто из них ответственен за пафос. Он махал рукой и держал букет, который в этом неоне выглядел чуть старомодно, но старательно. То ли привет из романтического фильма нулевых, то ли репетиция признания в любви на съёмке рекламы средств от депрессии.
– Я думал про гвоздики, но они какие—то похоронные. А эти – живые. Как ты, – пояснил он, протягивая букет. – Красиво? Хотелось, чтобы было красиво.
Валентина подошла медленно, с выражением лица, как будто её только что отправили на прослушивание в фильм, где она точно не подходит на роль. Всё вокруг – музыка, вспышки, тени, цветные лица, густой запах алкоголя и кондиционера, который отчаянно пытался перебить перегрев. Она чувствовала себя неправильно одетой – не просто для этого вечера, а для всей этой реальности.
Паша взял её под локоть, легко, с привычной уверенностью. Сказал:
