Блудояр задумался.
– Вот теперь дело говоришь, Васильич. Облава так облава собирай мужиков, с вами пойду.
***
Старая кружилась на месте, показывая обложившим её гладкокожим оскаленные жёлтые клыки – с них в траву капала слюна. Дело было проиграно, и матёрая сука это понимала. Но – не собиралась сдаваться, раз за разом уклоняясь от проволочных петель на шестах, которые ей пытались набросить на шею, подсунуть под лапы, чтобы стянуть, повалить, повязать. Как повязали Бурого, Рябого и Корноухого – вон они, валяются со спутанными лапами и стянутыми тряпками челюстями. А ещё двоим уже всё равно – выстрелы сбили их влёт, и они долго скулили, жалуясь своим палачам на боль, ползали по траве, оставляя кровавые следы, тянулись, по старой, врождённой памяти к людям, словно забыв, кто только что их убивал, пока удары суковатых дубин не прекратили досадный шум.
Малой разгадал замысел гладкокожих, когда было уже поздно, и Стаю, устроившуюся на отдых на полянке, на месте бывшего перекрёстка, сплошь заросшего малинником, обложили с трёх сторон. Обычно охотники обходили их стороной – в Стае было не меньше полутора десятков крупных псов, не считая сук, особенно опасных в схватке. Горькая обида после того, как Стаю выгнали с территории старого парка, давным-давно перегорела, а молодых псов, готовых попробовать двуногих конкурентов на зуб, он старался держать в узде. Не позволял одичать и возненавидеть бестолковых соседей – объяснял, как мог, что гладкокожих нельзя трогать ни в коем случае, особенно их щенят. И что рано или поздно Стая снова поселится рядом с ними, и вот тогда-то наступит самая что ни на есть правильная и замечательная собачья жизнь.
И – не смог вовремя оценить намерений тех, кто явился за их шкурами.
Или не за шкурами? У каждого из гладкокожих, помимо шеста с петлёй, было и ружьё, но убивать они не торопились: отогнали выстрелами, прижав нескольких, отделённых от Стаи, к непроходимым зарослям колючего кустарника, пристрелив только тех, кто кинулся на прорыв. И ловко, деловито, одного за другим, стреноживали оставшихся.
Хорошо хоть, самому Малому удалось в последний момент спрятаться в кустах. Конечно кожу, твёрдую, как и полагается древесной коре, просто так не возьмёшь, да и вообще убить лешака из обычного ружья – это из области народных сказок. Но всё равно, не хотелось выковыривать из-под кожи-коры куски свинцовой сечки и ждать, пока затянутся оставленные ими выщербины. Нет, можно, конечно, податься в Терлецкое Урочище, найти родной тополь, и тогда раны затянутся за считанные часы – но на кого бросить Стаю?
Вернее, то, что останется от неё после облавы.
Старая увернулась от петли и вцепилась в шест, резко рванув его на себя. Это была ошибка: гладкокожий-то своё орудие удержал, а вот сама Старая потеряла от ярости осторожность – что угодно, лишь бы вырвать у врага ненавистную палку, разгрызть, расщепить! И пропустила выпад другого ловца, захлестнувшего петлёй задние лапы. Взмах шеста, пронзительный визг – ловко закрученная проволока безжалостно впивается в бока, Старая повалилась на бок, не выпуская добычи, и этим немедленно воспользовался враг – навалился и перетянул зажатую в пасти палку куском верёвки так, чтобы оскаленные клыки не могли добраться до его плоти…
– Ну вот, Васильич, четыре головы, как и было велено. – сказал один из ловцов, крепкий, бритоголовый. – Я так думаю, хватит. Понесли в усадьбу, порадуем хозяина…
